Стихотворения (1924), Маяковский Владимир Владимирович

Стихотворения (1924)

Маяковский Владимир Владимирович

О боге болтая, о смирении говоря, помни день — 9-е января. Не с красной звездой — в смирении тупом с крестами шли за Гапоном-попом. Не в сабли врубались конармией-птицей — белели в руках листы петиций. Не в горло вгрызались царевым лампасникам — плелись в надежде на милость помазанника. Скор ответ величества был: «Пули в спины! в груди! и в лбы!» Позор без названия, ужас без имени покрыл и царя, и площадь, и Зимний. А поп на забрызганном кровью требнике писал в приход царевы серебреники. Не все враги уничтожены. Есть! Раздуйте опять потухшую месть. Не сбиты с Запада крепости вражьи. Буржуи рабочих сгибают в рожья. Рабочие, помните русский урок! Затвор осмотрите, штык и курок. В споре с врагом — одно решение: Да здравствуют битвы! Долой прошения!

КИЕВ

Лапы елок, лапки, лапушки… Все в снегу, а теплые какие! Будто в гости к старой, старой бабушке я вчера приехал в Киев. Вот стою на горке на Владимирской. Ширь во-всю — не вымчать и перу! Так когда-то, рассиявшись в выморозки, Киевскую Русь оглядывал Перун. А потом — когда и кто,

не помню толком, только знаю, что сюда вот по льду, да и по воде, в порогах, волоком — шли с дарами к Диру и Аскольду. Дальше било солнце куполам в литавры. — На колени, Русь! Согнись и стой.— До сегодня нас Владимир гонит в лавры. Плеть креста сжимает каменный святой. Шли из мест таких, которых нету глуше,— прадеды, прапрадеды и пра пра пра!.. Много всяческих кровавых безделушек здесь у бабушки моей по берегам Днепра. Был убит и снова встал Столыпин, памятником встал, вложивши пальцы в китель. Снова был убит, и вновь дрожали липы от пальбы двенадцати правительств. А теперь встают с Подола дымы, киевская грудь гудит, котлами грета. Не святой уже — другой, земной Владимир крестит нас железом и огнем декретов. Даже чуть зарусофильствовал от этой шири! Русофильство, да другого сорта. Вот моя рабочая страна, одна в огромном мире. — Эй! Пуанкаре! возьми нас?.. Черта! Пусть еще последний, старый батька содрогает плачем лавры звонницы. Пусть еще врезается с Крещатика волчий вой: «Даю-беру червонцы!» Наша сила — правда, ваша — лаврьи звоны. Ваша — дым кадильный, наша — фабрик дым. Ваша мощь — червонец, наша — стяг червонный. — Мы возьмем, займем и победим. Здравствуй и прощай, седая бабушка! Уходи с пути! скорее! ну-ка! Умирай, старуха, спекулянтка, набожка. Мы идем — ватага юных внуков!

БУДЬ ГОТОВ!

Уверяла дурой дура: нам не дело-де до Рура. Из-за немцев, за германцев лбам-де русским не ломаться. Что, мол, Англия — за морем, от нее нам мало горя! Пусть, мол, прет к Афганистану: беспокоиться не стану. Эти речи тем, кто глуп. Тот, кто умный, смотрит в глубь. Если где елозит Юз, намотай себе на ус, а повел Керзон рукой, намотай на ус другой. А на третий (если есть) намотай о Польше весть. Мы винтовку рады кинуть, но глядим врагу за спину. Не таится ль за спиной Врангель тот или иной. У буржуя, у француза, пуд-кулак, колодезь-пузо — сыт не будешь немцем голым. Тянет их и к нашим горлам. Что ж лежать на печке дома? Нет, рассейся наша дрема. Что и где и как течет — все берите на учет! В нашей войсковой газете все страницы проглазейте. Разгремим на сто ладов: стой на страже — будь готов!

УХ, И ВЕСЕЛО!

О скуке на этом свете Гоголь говаривал много. Много он понимает — этот самый ваш Гоголь! В СССР от веселости стонут целые губернии и волости. Например, со смеха слёзы потопом на крохотном перегоне от Киева до Конотопа. Свечи кажут язычьи кончики. 11 ночи. Сидим в вагончике. Разговор перекидывается сам от бандитов к Брынским лесам. Остановят поезд — минута паники. И мчи в Москву, укутавшись в подштанники. Осоловели; поезд темный и душный, и легли, попрятав червонцы в отдушины. 4 утра. Скок со всех ног. Стук со всех рук: «Вставай! Открывай двери! Чай, не зимняя спячка. Не медведи-звери!» Где-то с перепугу загрохотал наган, у кого-то в плевательнице застряла нога. В двери новый стук раздраженный. Заплакали разбуженные дети и жены. Будь что будет… Жизнь — на ниточке! Снимаю цепочку, и вот… Ласковый голос: «Купите открыточки, пожертвуйте на воздушный флот!» Сон еще не сошел с сонных, ищут радостно карманы в кальсонах. Черта вытащишь из голой ляжки. Наконец, разыскали копеечные бумажки. Утро, вдали петухи пропели… — Через сколько лет соберет он на пропеллер? Спрашиваю, под плед засовывая руки: — Товарищ сборщик, есть у вас внуки? — Есть,— говорит. — Так скажите внучке, чтоб с тех собирала, — на ком брючки. А этаким способом — через тысячную ночку — соберете разве что на очки летчику.— Наконец, задыхаясь от смеха, поезд взял и дальше поехал. К чему спать? Позевывает пассажир. Сны эти только нагоняют жир. Человеческим происхождением гордятся простофили. А я сожалею, что я не филин. Как филинам полагается, не предаваясь сну, ждал бы сборщиков, взлезши на сосну.

ПРОТЕСТУЮ!

Я ненавижу человечье устройство, ненавижу организацию, вид и рост его. На что похожи руки наши?.. Разве так машина уважаемая машет?.. Представьте, если б шатунов шатия чуть что — лезла в рукопожатия. Я вот хожу весел и высок. Прострелят, и конец — не вставишь висок. Не завидую ни Пушкину, ни Шекспиру Биллю. Завидую только блиндированному автомобилю. Мозг нагрузишь до крохотной нагрузки, и уже захотелось поэзии… музыки… Если б в понедельник паровозы не вылезли, болея с перепоя, в честь поэтического юбилея… Даже если не брать уродов, больных, залегших под груду одеял,— то даже прелестнейший тов. Родов тоже еще для Коммуны не идеал. Я против времени, убийцы вороватого. Сколькие в землю часами вогнаны. Почему болезнь сковала Арватова? Почему безудержно пишут Коганы? Довольно! — зевать нечего: переиначьте конструкцию рода человечьего! Тот человек, в котором цистерной энергия — не стопкой, который сердце заменил мотором, который заменит легкие — топкой. Пусть сердце, даже душа, но такая, чтоб жила, паровозом дыша, никакой весне никак не потакая. Чтоб утром весело стряхнуть сон. Не о чем мечтать, гордиться нечего. Зубчиком вхожу в зубчатое колесо и пошел заверчивать. Оттрудясь, развлекаться не чаплинской лентой, не в горелках резвясь, натыкаясь на грабли,— отдыхать, в небеса вбегая ракетой. Сам начертил и вертись в параболе.

ЗДРАВСТВУЙТЕ!

Украсьте цветами! Во флаги здания! Снимите кепку, картуз и шляпу: британский лев в любовном признании нам протянул когтистую лапу. И просто знать, и рабочая знать годы гадала — «признать — не признать?» На слом сомненья! Раздоры на слом! О,

гряди послом, О’Греди! Но русский в ус усмехнулся капризно: «Чего, мол, особенного — признан так признан!» Мы славим рабочей партии братию, но… не смиренных рабочих Георга. Крепи РКП, рабочую партию, — и так запризнают, что любо-дорого! Ясна для нас дипломатия лисьина: чье королевство к признанью не склонится?! Признанье это давно подписано копытом летящей буденновской конницы. Конечно, признание дело гуманное. Но кто ж о признании не озаботится? Народ не накормишь небесною манною. А тут такая на грех безработица. Зачем… почему и как… и кто вот… признанье — теперь! — осмеет в колебаньи, когда такой у Советов довод, как зрелые хлебом станицы Кубани! А, как известно, в хорошем питании нуждаются даже лорды Британии. И руку пожмем, и обнимемся с нею. Но мы себе намотаем на ус: за фраком лордов впервые синеют 20 000 000 рабочих блуз. Не полурабочему, полулорду слава признанья. Возносим славу — красной деревне, красному городу, красноармейцев железному сплаву!

ДИПЛОМАТИЧЕСКОЕ

За дедкой репка… Даже несколько репок: Австрия, Норвегия, Англия, Италия. Значит — Союз советский крепок. Как говорится в раешниках — и так далее. Признавшим и признающим — рука с приветом. А это — выжидающим. Упирающимся — это:

ФАНТАСТИКА

Уму поэта-провидца в грядущем такая сценка провидится: в приемной Чичерина цацей цаца торгпред каких-то «приморских швейцарцев» — 2 часа даром цилиндрик мнет перед скалой-швейцаром. Личико ласковое. Улыбкою сощерено. «Допустите до Его Превосходительства Чичерина!» У швейцара ответ один (вежливый, постепенно становится матов): — Говорят вам по-эс-эс-эс-эрски — отойдите, господин. Много вас тут шляется запоздавших дипломатов. Роты — прут, как шпроты. Не выражаться же в присутствии машинисток-дам. Сказано: прием признаваемых по средам.— Дипломат прослезился. Потерял две ночи ради очереди. Хвост — во весь Кузнецкий мост! Наконец, достояв до ночной черни, поймали и закрутили пуговицу на Чичерине. «Ваше Превосходительство… мы к вам, знаете… Смилостивьтесь… только пару слов… Просим вас слезно — пожалуйте, признайте… Назначим — хоть пять полномочных послов». Вот вежливый чичеринский ответ: — Нет! с вами нельзя и разговаривать долго. Договоров не исполняете, не платите долга. Да и общество ваше нам не гоже. Соглашатели у власти — правительство тоже. До установления общепризнанной советской власти ни с какою запоздавшей любовью не лазьте. Конечно, были бы из первых ежели вы — были б и мы уступчивы, вежливы.— Дверь — хлоп. Швейцар во много недоступней, чем Перекоп. Постояв, развязали кошли пилигримы. Но швейцар не пустил, франк швейцарский не взяв, И пошли они, солнцем палимы…

ВЫВОД

Признавайте, пока просто. Вход: Москва, Лубянка, угол Кузнецкого моста.

КОМСОМОЛЬСКАЯ

Смерть — не сметь!

Строит, рушит, кроит и рвет, тихнет, кипит и пенится, гудит, говорит, молчит и ревет — юная армия: ленинцы. Мы новая кровь городских жил, тело нив, ткацкой идей нить. Ленин — жил, Ленин — жив, Ленин — будет жить. Залили горем. Свезли в мавзолей частицу Ленина — тело. Но тленью не взять — ни земле, ни золе — первейшее в Ленине — дело. Смерть, косу положи! Приговор лжив. С таким небесам не блажить. Ленин — жил. Ленин — жив. Ленин — будет жить. Ленин — жив шаганьем Кремля — вождя капиталовых пленников. Будет жить, и будет земля гордиться именем: Ленинка. Еще по миру пройдут мятежи — сквозь все межи коммуне путь проложить. Ленин — жил. Ленин — жив. Ленин — будет жить. К сведению смерти, старой карги, гонящей в могилу и старящей: «Ленин» и «Смерть» — слова-враги. «Ленин» и «Жизнь» — товарищи. Тверже печаль держи. Грудью в горе прилив. Нам — не ныть. Ленин — жил. Ленин — жив. Ленин — будет жить. Ленин рядом. Вот он. Идет и умрет с нами. И снова в каждом рожденном рожден — как сила, как знанье, как знамя. Земля, под ногами дрожи. За все рубежи слова — взвивайтесь кружить. Ленин — жил. Ленин — жив. Ленин — будет жить. Ленин ведь тоже начал с азов,— жизнь — мастерская геньина. С низа лет, с класса низов — рвись разгромадиться в Ленина. Дрожите, дворцов этажи! Биржа нажив, будешь битая выть. Ленин — жил. Ленин — жив. Ленин — будет жить. Ленин больше самых больших, но даже и это диво создали всех времен малыши — мы, малыши коллектива. Мускул узлом вяжи. Зубы-ножи — в знанье — вонзай крошить. Ленин — жил. Ленин — жив. Ленин — будет жить. Строит, рушит, кроит и рвет, тихнет, кипит и пенится, гудит, молчит, говорит и ревет — юная армия: ленинцы. Мы новая кровь городских жил, тело нив, ткацкой идей нить. Ленин — жил. Ленин — жив. Ленин — будет жить. 31 марта 1924 г.

НА УЧЕТ КАЖДАЯ МЕЛОЧИШКА

(ПАРА ИЗДЕВАТЕЛЬСТВ)

ПЕРВОЕ

Поэта интересуют и мелкие фактцы. С чего начать? Начну с того, как рабфаковцы меня хотели качать. Засучили рукав, оголили руку и хвать кто за шиворот, а кто за брюку. Я отбился ударами ног, но другому,— маленькому — свернули-таки позвонок. Будучи опущенным, подкинутый сто крат, напомню, что сказал ученикам Сократ. Однажды, после Сокрачьего выступления, лошадям не доверяя драгоценного груза, сами — в коляску впряглись в исступлении студенты какого-то помпейского вуза. Студенты скакали и делали стойку: Сократ разглядывал кентаврью стайку. Доехал спокойно на зависть стоику, сказал, поднесши к кепке лайку: — А все-таки с лошадью конкурировать не можете!.. Правильно правоверным изрек Аллах: мною для того же изобретены лошади, чтоб мы ездили на них, а не на ослах.— Пример неподходящий, спорить нечего; но все же его запомните крепче… Чтоб в вас ничем никогда не просвечивал прошлый белоподкладочный мышиный жеребчик. Каждую мелочь мерь, держи восторгов елей! Быт не прет в дверь — быт ползет из щелей. Затянет тинкой зыбей, слабых собьет с копыт. Отбивайся, крепись, бей быт!

1 2 3 4 5 6 7 8

Комментарии: