Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется
Шрифт:
— Не бойтесь, Иона, — говорил я, — раз у Нуты показалась, и у вас будет. Прорыл он двенадцать, саженей, проройте вы четырнадцать, тогда из его колодца потечет в ваш.
— Правда ваша, Иванюня, правда ваша! — закричал Иона. — А ну, хлопцы! Бросайте новые колодцы, возвращаемся к старым.
— Слушайте, Иона, — говорю я ему. — Не так вы сделайте. Оставьте одну партию здесь, пусть роют один колодец, а другая пусть идет туда.
— Правильно говорите, Иванюня, правильно говорите, — лебезил Иона. — За ваши хорошие советы, только у нас нефть покажется, я вам такую полуйку
— Да уж мы надеемся, что вы не из таких… Нас не обидите. Видели ведь, какую Нута полуйку справил.
— Что Нута? При чем тут Нута? Нута голодранец, паскуда! Что он понимает? Я еще увижу, как он побежит отсюда с сумой!
А Нута тем временем черпает из своего колодца нефть да черпает, в день по двадцать бочек вывозит на нефтеочистительный завод. А Иона стоит у своего сарая, считает Нутины бочки и прямо задыхается, прямо зубами скрежещет от злости и зависти. У Нуты на участке шум, крик, полно подвод и лошадей, а у Ионы пусто да печально, только слышен скрип ворота, подымающего бадью с грунтом, да визг насоса, которым качают в колодец свежий воздух.
— Иона! — кричит из-за забора Нута.
— Что тебе? — отвечает Иона.
— Верно, что ты завтра забиваешь свой колодец?
— Дай боже, чтобы твое слово было сказано в добрый час.
— А я хотел тебе что-то сказать.
— А что такое?
— Если завтра не забьешь, так продай его мне.
— Подавись своим.
— Ну, зачем сердишься? Я тебе верну все затраты и дам пять шисток отступного.
— Чтоб тебе твой язык вывернуло из твоего трефного рта!
— А знаешь что, Иона?
— И знать не желаю.
— Я вижу, ты добрый человек. Как зароешь все свои деньги в землю, поступай ко мне и приказчики.
— А ты, когда нищим станешь, приходи ко мне по два раза в неделю, каждый раз получишь «феник».
— Хорошо, Иона! Запомню, а ты запомни, что я тебе сказал, Да не забудь, как соберешься, продавать колодцы, так уж по соседству обратись ко мне первому. Хорошо заплачу.
— Чтоб тебе не дождаться платить, а мне получать с тебя! — кричал рассвирепевший Иона и прятался в свой сарай.
IV
И все, о чем шутя говорил Нута, должно было исполниться. Эта перебранка происходила в четверг, а в пятницу после полудня работаю я смену в колодце, чувствую — угарно становится, и все сильней, сильней, начинает мне память отшибать. Звоню я тому, который при насосе, чтобы качал вовсю.
— Что там, Иванюня? — кричит сверху Иона. — Есть угар?
— Да, есть.
— А пускает слюни колодец?
— Нет, не видать.
— А не булькает?
— Нет, не слыхать.
Только сказал, а тут — смотри! Чуть ударю киркой по глине, а из-под кирки — пшш! Угар идет, словно из кузнечного меха дует. А потом начинает проступать что-то вроде пены, будто пузыри.
«Э, думаю, быть завтра полуйке! А то еще и сегодня будет. Но не Иона даст нам ее справить. Хорошо, что у него скоро шабос начинается! Справим мы полуйку сами, да такую, что будет о чем вспоминать».
Думаю так и прислушиваюсь. А подо мной будто что-то живое в земле шевелится, булькает,
Остановился я, соображаю, что тут делать, а Иона уже кричит сверху:
— Ну, Иванюня, что ж ты стоишь?
— Измучился, и угар душит.
— Может, слюнится?
— Где там слюнится!
— А может, булькает?
— Булькает, булькает.
— Ой, правда? Ну, Иванюня, скажи!
— Булькает, только у меня в животе, поздно обедал сегодня.
— Чтоб ты всегда шутил, а не хворал. Ну-ну, долби, пусть бадья не ждет.
«Чтоб ты задубел, жидюга!»- подумал я. А тут чувствую — еще разок долбану как следует, сразу же нефть забьет. Разумеется, хозяин увидит, поднимет шум, поставит сторожей и наша полуйка пропала, получим самую каплю. А мне очень этого не хотелось. Вот я и принялся долбить, только не дно, а по сторонам колодца. Да только и тут отовсюду из-под кирки пшш, пшш! Что за диво! Вдруг будто пудами пригнало эту самую нефть, так и слышно, что со всех сторон напирает, давит. Я уже и так, и сяк, и вожусь, и ковыряюсь, чтоб дотянуть до вечера, а все подаю в ведре одну сухую глину без следа нефти. Потом начала моя лампочка чихать. Угар в колодце слишком большой. У меня голова хоть крепка, а тоже начала сдавать. Все кружится, перед глазами круги забегали, сперва зеленые, потом красные, тошнит, словно в горло засунули сухую ложку, — нет, больше невмоготу! Звоню я, чтоб меня вытаскивали.
— Ну, Иванюня, — кричит Иона сверху, — что там?
— Тащите, плохо мне! — кричу. И, схватив обеими руками кирку, я изо всех сил всадил ее в уже склизкую от нефти глину на дне колодца, а к концу ручки привязал тонкую, но крепкую веревку, которая была у меня за поясом на всякий случай.
— Тащите! — кричу еще раз.
Потащили меня наверх. Пока тащили, я помаленьку отпускал эту воровку из-за пояса, а конец ее привязал к сучку на срубе уже перед самым выходом из колодца. В колодце темно, им сверху этого не видать, а я себе свое знаю.
Вытащили меня, и я сразу повалился на землю, как мертвый.
— Ой-ой, — закричал Иона, — он угорел! Иванюня! Иванюня! Что с тобой? Ты слышишь меня?
Я слышу хорошо, но притворяюсь мертвым. Надулся, посинел. Еврей даже руками всплеснул:
— Ай-ай! Спасайте! Оттирайте! Воды!
— Водки! — крикнул тот, который воздух качал.
Иона бросился доставать из своего мешка водку. Пока меня терли, да приводили в чувство, да подкрепляли, уже начало смеркаться. Мне только того и надо.
— Ну что, Иванюня, — допытывается Иона, наклоняясь надо мной с водкой, — есть что-нибудь и колодце?
— Черт с лапами есть! Один угар.
— А нефти нет?
— А сгори она там ней, и ты вместе с ней!
— Ну-ну, зачем так говорить? Она все-таки дар божий.
— Чертов, не божий! Еще ничего нет, а я едва душу не погубил.
— Ну, а как думаешь, будет что-нибудь?
— Конечно, будет, да неизвестно когда. Угар есть, а нефти не слышно.
— Она подойдет, Иванюня, она подойдет, — радостно говорит хозяин.