Стихотворения и поэмы
Шрифт:
Рецензируя «Упрямый календарь», Ин. Оксенов писал: «Полонская и в своем новом сборнике остается верной своим прежним поэтическим традициям — позднего акмеизма с некоторым влиянием Блока и Тихонова. <…> Наиболее глубокие стихи Полонской касаются темы социального возмездия» [76] . Критик «Красной нови» находил в «Упрямом календаре» «две противоречивых тенденции: с одной стороны, стихийное устремление к революции, желание стать ее певцом; с другой — в ряде ее произведений намечается типичный образ деклассированного попутчика, принявшего революцию, но сохранившего в то же время довольно отчетливо проступающие черты богемского анархизма» [77] . Этим анархизмом, по его мнению, особенно заражена была поэма «В петле», где «бандитский акт Пантелеева превращен автором в акт революционного террора» [78] . Однако время еще позволяло видеть, что — в «художественном
76
Красная газета. Вечерний выпуск (Л.). 1929. 5 января.
77
С. Малахов (Красная новь. 1929. № 4. С. 320).
78
Там же. С. 231.
79
Там же. С. 232.
Отметим еще одно суждение о книге «Упрямый календарь» — ее достоинства в новую политическую нюху (1935) критику «Литературного Ленинграда» виделись лишь в том, что «Полонская рассталась здесь с мистикой “крови" и “рода”, порвала с поэтикой реакционного примитивизма неоакмеистов. Выходом из нео-акмеистического тупика явился сюжетный стих» [80] . При этом дальше критик сообщал, что сюжетный стих Полонской «никак не отражает решающих конфликтов эпохи»…
О Полонской времени «Упрямою календаря» критик Михаил Беккер, не знавший ее внутренней ситуации, писал, основываясь на се стихах: «У Полонской суровый взор. Эта суровость становится особенно очевидной, когда сравниваешь ее с Верой Инбер. Инбер легко улыбается, когда она смотрит на вас. Полонская смотрит, чуть насупив брови. Инбер легко несется по комнате, мило и забавно рассказывая о пустяках. У Полонской решительная, мужественная походка. Инбер игрива, чуть-чуть кокетлива. Полонская чересчур прямолинейна. Мы не выдумываем, не импровизируем. Эти черты подсказываются лежащей перед нами книгой — “Упрямый календарь”» [81] .
80
М. Гутнер. Цит. соч.
81
М. Беккер. Цит. соч. С. 32–33.
8. В тени (1930–1953)
К концу 1920-х с НЭПом было покончено и круто взялись за крестьянство…
По существу, Сталин выполнял программу девой оппозиции, предварительно исключив ее участников из партии и выслав их в глушь. Среди сосланных было немало друзей юности Полонской, в том числе и ее близкая подруга еще парижских лет большевичка Н. Островская. Из ссылки, где она вскоре погибла, Островская написала Лизе о Сталине: «Вы не знаете этого человека, он жесток и неумолим». Тут было чего смертельно испугаться.
Полонская прочно «легла на дно», выбрав малозаметную литературную работу: писала очерки о трудящихся женщинах, переводила революционных поэтов Запада и поэтов национальных республик; иногда приходили стихи (лирическая Муза становилась все более скупой). Впрочем, она всегда предпочитала жизнь вне света юпитеров… 1929 год — слом политических эпох. И Полонская с некоторым удивлением взирала на эту новую жизнь, постепенно прощаясь с романтикой трудного, одновременно страшного и героического времени. Как очеркистка она поначалу ездила по стране, работала в газете; в 1931 году оставила медицину, решив заняться литературой профессионально (что и говорить, это было недальновидно: приближались времена, когда уцелеть врачу бывало куда легче, нежели литератору, да и компромиссы требовались не столь серьезные). Актуальная задача стать советским поэтом требовала от нее немалой «перестройки», усилий и воли, а плоды по временам были совсем незначительны. В начале 1932-го Полонская даже подала заявление в РАПП, который, правда, вскорости распустили [82] . Отметим все же, что печатала она далеко не все, что писала.
82
Этот, как кажется, нелепый факт отметил вышедший в 1939-м из заключения и перебравшийся в Германию после оккупации г. Пушкина P.В. Иванов-Разумник в книге «Писательские жизни». Разделив всех писателей СССР на погибших, задушенных и приспособившихся, он отнес Полонскую к этим последним именно в силу означенного заявления. А попутно, не вдаваясь в подробности, обозвал ее «посредственной поэтессой, счет которых ведется дюжинами» (Р. В. Иванов-Разумник. Писательские судьбы. Тюрьмы и ссылки. М. 2000. С. 60). Замечу, что Полонская вспоминала знакомство с Ивановым-Разумником в Вольфиле и его слова, к ней обращенные: «Я знаю ваши стихи. Очень хорошо, что приходят молодые» (Е. Полонская. Города и встречи. С. 359).
«Полонская жила тихо, — вспоминал хорошо знавший
83
Евгений Шварц. Живу беспокойно. Из дневников. Л., 1990. С. 292–293.
В 1934 году, еще до Первого съезда советских писателей (Полонскую изберут его делегатом с совещательным голосом), «Издательство писателей в Ленинграде» предложило ей выпустить книгу избранных стихов. Она согласилась и назвала ее «Года» (книгу сдали в набор в августе 1934-го, а подписали в печать 17 февраля 1935-го). Это было ее первое Избранное, и составлено оно на две трети из фрагментов трех первых сборников, а также из нескольких переводов (Киплинг и Брехт). Новых стихотворений в него вошло всего одиннадцать (раздел «Новый свет»), среди них и те, где прежний ее голос вполне узнаваем.
Помню, как в 1970-е годы, будучи гостем Одесского Дома ученых, упомянул в разговоре имя Полонской, и одна, не молодая уже, дама улыбнулась и сказала: «Ну, как же — “Трактир в Испании”…». Признаюсь, этого стихотворения, напечатанного в первый и последний раз в книге «Года», я тогда не знал и прочел его, только вернувшись домой:
Ты, уходя, сказал: «Благодарю, Благодарю за ласку и привет». И грусть упала на душу мою, Как снегопад внезапный среди лета. Но папиросный дым живет еще тобой. Я в комнате одна. Простая ночь в окне. Листаю книгу я рассеянной рукой, И старый сказочник рассказывает мне: «Любовь, — он говорит, — похожа на трактир В Испании, а это, друг мой, значит — В ней можно только то наверняка найти, Что принесешь с собой…». И я смеюсь и плачу.Когда Полонская писала о том, что чувствовала и переживала сама, ее голос силы не терял:
…Когда же сладость вся уйдет из тела И кислоту нейтрализует жизнь, Соленой крови ток остынет и ослабнет, Тогда приходит к нам Четвертый спутник — горечь. Она целебна, как хинин, И возбуждает холодно она, И каплей горечи замешанная жизнь Еще прекрасна горькою усмешкой.(«Спутники»)
Но молодая жизнь уже струилась мимо нее со своими заботами и своей мерой понимания времени и мира, и она явно уговаривала себя, по форме лишь вопрошая:
Как можно прошлое любить Сильнее будущего? Это Мне непонятно и смешно И, кажется, не требует ответа…(«Как можно прошлое любить…»)
В промежутке между сдачей книги «Года» в издательство и ее выходом из печати — а именно, 1 декабря 1914 года, — в Смольном был застрелен С. М. Киров, и началась совсем другая жизнь, когда каждый последующий день был страшнее предыдущего. В потоке потрясенных откликов на ошеломившее страну преступление напечатали и стихотворение Елизаветы Полонской «Памяти Сергея Кирова» («Ленинградская правда», 8 декабря). В нем одной строчкой поминалась «убийцы зловещая тень», в другой говорилось о рабочем чертеже нового мира, залитом кровью убитого, были слова о волне печали, гнева и ярости народа, а заканчивалось все по уже сложившемуся стандарту и звучало как хорошо выученный урок:
На площади Красной, в кремлевской стене, Ты в будущее войдешь. По-сталински строят в моей стране, И ленинский в ней чертеж.Массовые аресты начались сразу, 1 декабря, а 16-го арестовали Зиновьева с Каменевым, обвинив их в преступлении, к которому они не имели никакого отношения. Из Ленинграда началась массовая высылка бывших участников левой оппозиции и прочих «нежелательных элементов». Можно представить, в каком смятенном состоянии существовала Полонская…