Стихотворения и поэмы

Туманян Ованес

IX

Наказанье с ним! Не Давид — беда! В отчаянье впал сам Оган тогда, Он стрелы ему и лук смастерил, Чтоб в горы Давид стрелять уходил. Так лук и колчан Давид приобрел. Далеко в тот день за город забрел, — Охотником стал. В просяных полях Воробьев стрелял, перепелок-птах; К знакомке отца ходил вечерком, К старухе одной одинокой в дом. Велик, долговяз, лежал, как вишап: У огня в углу раздавался храп. Однажды пришел с охоты Давид, Старуха в сердцах ему говорит: «Ой, чтоб тебя унес мой конец! Да таков ли ты, каким был отец? Старуха ведь я, без рук и без ног, Лишь поле да я, а над нами — бог! Что ж топчешь посев, что губишь спроста? Я была б с него целый год сыта! Коль охотник ты — свой лук забирай. Сехансар, Цымцка [50] и меж них весь край Держала рука отца твоего, Была для охот гора у него, — И козуля там, и олень, и лань. Коли сможешь — там охотником стань!» — «Что ж, бабка, клянешь ты меня? Я мал, Впервые о том от тебя узнал. Где наша гора? Как найти ее?» — «Твой дядя Оган тебе скажет всё».

50

Сехансар и Цымцка —

горы в Сасуне.

X

Вот к Огану в дом, чуть забрезжил свет. Явился Давид получить ответ: «Что ж, дядя, молчал? Сказать бы пора, Отцовская где для охот гора? Козуля там есть, и олень, и лань! Сведи же меня на ту гору. Встань!» — «Ох, лучше бы ты про это не знал! Лишись языка кто тебе сказал! Да, нашей гора была до поры, Но дичь той горы ушла с той горы. И козулям всем и ланям конец. Покуда был жив твой светлый отец (Счастливые дни, возвратишь ли вас?), На горе той дичь едал я не раз… Он умер, и бог отвратил свой лик, Тут войско собрал царь Мысрамелик, Разгромил наш край, сады и дворы, Расхитил, угнал дичь с нашей горы, И ни лани нет, ни оленя там. Уж так на роду написано нам. Всё прошло, сынок… ступай-ка домой. Мелик услыхать может голос твой». — «Что сделает мне Мелик? Ничего. Позволенья, что ль, просить у него? Коль он мсырский царь, так Мсыр свой и знай. Чего ему лезть в наш нагорный край? Встань, дядя, бери свой лук и пойдем На ловчей горе пострелять вдвоем!» Огану пришлось тут встать и пойти. Пришли, а горы искать — не найти. Ограду снесли, повырублен лес; От самой горы даже след исчез.

XI

Там на ночь они остались сам-друг. Взял Оган-Горлан свой колчан и лук, Под голову их положил, храпит. В море дум меж тем погружен Давид. Вдруг видит — вдали словно свет зажгли. Могучий огонь сияет вдали.. И вот на лучи Он пошел в ночи. Идет по горе, взобраться спешит, Взошел, поглядел: там мрамор лежит, Лежит, рассечен. Внутри просвечен, Из камня ж огонь, вырываясь, бьет, — Взовьется и вновь на камень падет. Спустился Давид с вершины опять; Спустился и стал он Огана звать: «Встань, дядя, чего ты храпишь? Иди! Встань, дядя, скорей, на свет погляди!  Яркий свет упал на ту высоту, На ту высоту, на глыбину ту. Встань, сон отряхни, поди посмотри. Какой это свет там горит внутри?» Встал Оган-Горлан, сотворил он крест: «Умереть бы мне за свет этих мест! То наша гора, то свет Марута! Монастырь здесь был, где глыбина та — Сасуна покров, Сасуна оплот, Заступницу здесь почитал народ; Обычно, когда собирался в бой, Молитву творил там родитель твой Он умер, и бог отвратил свой лик, И войско собрал царь Мысрамелик. Пришел, монастырь он разрушил, смёл, — Но доныне свет нам струит престол».

XII

И когда Давид обо всем узнал, «Дядя, дядя мой дорогой! — сказал.— Вот я сирота на свете на всем, Без отца живу, так будь мне отцом. С горы Марута теперь не сойду: Я наш монастырь опять возведу. Прошу у тебя мастеров пятьсот, Пять тысяч людей для тяжких работ, Чтоб в недельный срок на работу стать — Каким прежде был, монастырь создать». Тут пошел Оган и привел народ. Пять тысяч привел, мастеров пятьсот; Работники все, мастера пришли, Стук-стук да тук-тук — всё вновь возвели. Всё — на прежний лад — краса, широта, — Монастырь возник горы Марута. И братия вновь сошлась в монастырь, И вновь по церквам зазвучал псалтырь. Когда ожила вновь обитель та. Спустился Давид с горы Марута.

XIII

До Мелика слух, до Мсыра достиг: «Спешим доложить, что Давид воздвиг Монастырь отца, что ишханом стал, — А подати ты семь лет не взимал». Осерчал Мелик: «Отправляйтесь вмиг, Бади с Козбади, Сюди с Чархади! Все камни поднять в сасунской стране, За семь лет всю дань истребовать мне! Сорок юных дев-красавиц добыть, Сорок низких жен — жернова крутить. Сорок рослых жен — верблюдов грузить, При доме моем служанками быть!» И Козбади возглавил рать. «Всё, что велишь, готов собрать! Сасун разрушу и займу, Жен сорок сороков возьму, Да в сорока тюках казну, — Армянскую сотру страну!» Сказал, а женщин хор и дев. Кружась, выводит нараспев: «В Сасун наш Козбади идет. Жен сорок сороков возьмет. Да сорок золота тюков — Низать уборы для голов, Коров пригонит красных — впрок Нам масло будет и творог! Джан Козбади, джан Козбади! Давид перед тобой пади!» А Козбади, так спесью сыт, «Спасибо, сестры! — им кричит.— Пождите, возвращусь сюда, Еще попляшете тогда!»

XIV

Вот рать в поход Идет — поет… И Козбади в Сасун проник. Оганов отнялся язык, — Хлеб-соль в руках, А сам в слезах Твердит, трясясь: «Помилуй нас! Хоть всё бери! Веди в полон Цветущих дев, сасунских жен. Бери казну — и кровь и пот, — Но бедный пощади народ! Не истребляй, смири грозу. Бог — наверху, а ты — внизу». И вереницей вывел он Цветущих дев, сасунских жен. Закончил Козбади отбор, В сарай загнал их на запор. Сорок дев сумел невинных добыть, Сорок низких жен — жернова крутить. Сорок рослых жен — верблюдов грузить, Мелику-царю служанками быть. Увез казны немало груд. Объяла скорбь армянский люд.

XV

Эй, где ты, Давид, защитник армян? Хоть из камня выдь — явись на майдан!.. Как встала в горах вновь обитель та, Спустился Давид с горы Марута. Он ржавый себе полольник нашел. Пошел, в огород старухин зашел. Старуха — к нему, и кричит-клянет: «Не репу жевать тебе, сумасброд, А огонь бы есть, заразу бы есть! На свете ужель одна я есть? Всё просо мое ты сравнял с землей, Я репой одной буду жить зимой, — Ты и репу рвать? Где ж еды мне брать? Ты возьми свой лук, коли ты храбрец. Овладей страной, где княжил отец, Ты возьми добро отца своего. Без владельца ты оставил его. Царь Мсыра за ним уж прислал — смекни!» — «За что ж на меня ты кричишь, нани? Не пойму, о чем говоришь сейчас. Что мсырский халиф увозит от нас?» — «Что мсырский халиф увозит от нас! Да

мсырский халиф лишит тебя глаз! Где ум твой, Давид! Он отправил рать, Чтоб город Сасун громить, обирать. Бади с Козбади, Сюди с Чархади Ограбить пришли наш Сасун родной: Сорок взять тюков казны золотой, Сорок дев-невест прекрасных добыть. Сорок низких жен — жернова крутить, Сорок рослых жен — верблюдов грузить, Мелику-царю служанками быть». — «Чего же меня ты клянешь, нани? Покажи, чего там хотят они?» — «Чего? — Помереть бы тебе, юнец!.. Таков ли ты сын, каков был отец? За репой пришел — набиваешь рот, Козбади ж ведет вашим деньгам счет. Он девиц набрал, весь сарай набил». Тут ушел Давид, о репе забыл. Глядит: Козбади у дяди в дому, Сам мерит казну — не дает никому. Сюди с Чархади — те держат мешки. Поодаль Оган, понур от тоски. Стал, руки скрестив, нахмурена бровь; Давиду в глаза тут хлынула кровь «Ты встань, Козбади, да стань к стороне. Отцову казну дай ты мерить мне!» Козбади сказал: «Оган, перестань! Даешь — так давай за семь лет мне дань. А не то уйду, клянусь бородой, Мелику скажу — нагрянет войной. Он весь ваш Сасун вконец разнесет, Пропахать велит, чтоб стал огород». — «Вон, мсырские псы! Не случалось, знать, Сасунских вам удальцов встречать! Иль мертвыми нас тенями сочли, Чтоб требовать дань с сасунской земли?» Осерчал Давид, он мерку схватил, Он меркою лоб Козбади разбил. И стену пробил осколком Давид, — И осколок тот до сих пор летит. Побросав мешки золотой казны. Бежали из гор армянской страны Бади с Козбади Сюди с Чархади…

XVI

«Ой, дядюшка, ой! Никак не пойму! Ведь денег мы тут накопили тьму, — Ты ж сделал меня в Сасуне слугой, Поставил меня у двери чужой». Отвечал Оган: «Эх ты, сумасброд! Сколько лет я блюл Меликов доход, Чтоб сладко глядеть изволил на нас. Ты не дал… Теперь нагрянет как раз. Он камни, и те снесет, как поток… А сразиться с ним кто бы выйти мог?» — «Ты, дядя, постой, сам выйду я в бой. Отвечу ему, — ты, дядя, постой..» Ворота в сарай он с размаху пнул. Всем девушкам он свободу вернул: «На волю! — и пусть молва говорит: „Мы солнца тебе желаем, Давид!“»

XVII

Избитые, в крови, отсель До мсырских добрались земель Бади с Козбади, Сюди с Чархади. Их видят женщины вдали, На крыши женщины взошли, Шумят, поют, в ладоши бьют: «Идут, идут! Ведут, ведут! Наш Козбади ходил в поход, Жен сорок сороков ведет. Коров ведет нам красных — впрок, Нам будет масло и творог». Подъехали — иной уж толк. Вдруг голос радости примолк, И ну — кричать, Ну — величать: «Эй, Козбади! А хвастал тож! Чего ж едва идешь-бредешь? Видать, идешь издалека? Твоя рассечена башка! А сам сулил — в Сасун пойду, Жен сорок сороков сведу, Казны я сорок нош сберу, — Страну армян я в прах сотру! Ушел в Сасун, как лютый волк, Пришел, как пес, — зубами щелк!» На Козбади нахлынул гнев. «Молчать! — вскричал, рассвирепев. — Видали вы мужей, отцов, А не сасунских удальцов! То племя — горное оно. Их стрелы — каждая с бревно. Край каменист, не подступись. Ущелья — вглубь, а горы — ввысь. Как сабли травы по хребтам, Бойцов три сотни пало там». Сказав, решился наконец Идти к Мелику во дворец. Перед царем своим предстал, — На троне царь захохотал: «Ну, молодец же Козбади! Повешу я, того гляди, Тебе орла большого знак За то, что уничтожен враг. Так где же все? А ну, взгляну На дев сасунских и казну!» — Сказал Мелик, а Козбади Возьми да в ноги упади. «Будь, государь, твой вечен дом! Насилу спасся я верхом. Казну возьмешь ли у армян? Родился у армян буян — Ему ничто лета и сан. Мне голову рассек буян: Отцов, мол, клад, — не дам его, Ни жен народа моего! В Сасуне места нету вам… Пускай ваш царь приедет сам, Тогда сразимся мы вдвоем: Пусть, ежель смел, берет силком!» Рассвирепел Мысрамелик. «Рать собирать! — раздался крик. — Тыщу тыщ зеленых юнцов. Тыщу тыщ — без бород, усов, Тыщу тыщ — с пушком на губах, Тыщу тыщ — в цветущих годах. Тыщу тыщ — кто с углем-бородой, Тыщу тыщ — с седой головой. Тыщу тыщ — в трубы трубить, Тыщу тыщ — в барабаны бить. Пусть явятся все, при мече, в броне, — Погляжу, каков Давид на войне, Сасун разгромлю. Как поток, залью».

XVIII

Несметную рать ввел в землю армян, На поле разбил под Сасуном стан И гордо воссел царь Мысрамелик. К Батману-реке тут каждый приник. Припадали пить, а рать велика. Всё идут, всё пьют, — иссякла река. Без воды страна оказалась вся. Князь Оган-Горлан тут диву дался. Влез в шубу Оган, добрел до горы. Взобрался, глядит — под горой шатры! От шатров бела равнина сама, Словно разом в ночь подошла зима, Словно белый снег весь Сасун застиг! Желчь стала водой, отнялся язык. Побежал домой, завопил: «Арай! Он нагрянул к нам, — арай! убегай!» — «Кто нагрянул к нам? Кто пришел опять?» — «Мор, огонь пришел, чтоб Давида взять! Царь Мсыра пришел Сасун воевать. Там в поле у нас построил он рать. Есть и звездам счет, — счету нет войскам. Горе нашей стране, и солнцу, и нам! Понесем казну, поведем девиц, Пойдем пред ним, повергнемся ниц, — Умолить хочу Не предать мечу». — «Ты, дядя, постой, ни к чему тоска, Ты поди домой, да поспи пока. Я встану, пойду на равнину сам, За всех нас ответ я Мелику дам». Отправился вновь к старухе Давид. «Нани моя, джан, — он ей говорит, — Кочергу, пруты, весь железный хлам. Что есть у тебя, собери по углам. Добудь мне осла, чтобы мог я сесть, — С Меликом хочу я сраженье весть». — «Ох, чтобы тебя унес мой конец! Да таков ли ты, каков был отец? Где конь отцовский голубой? Где меч отцовский огневой? Отцовский пояс золотой И крест заветный боевой, Его наборное седло, Капа [51] и булава его? А просишь, дурень, чтоб дала Тебе я прутья да осла!» — «Зачем же, бабушка, серчать? Я молод, мне откуда знать? Я не слыхал о том словца. А где лежит доспех отца?» — «У дяди своего спроси. Скажи: достань, давай, неси! А не захочет дать добром, Коли глаза, бери силком».

51

Капа — верхняя мужская одежда.