Стихотворения и поэмы

Чиковани Симон Иванович

Я терплю, но терпенье — натянутый лук, Может лопнуть его тетива, Участились разбой и насилье вокруг, И неправда нередко права. Просит помощи всё потерявший бедняк, Только чем я ему помогу, Если сам, как и он, я бездомен и наг, Сам от горестной доли бегу? Но кого упрекнуть? Не моя ли вина, Что двойная мне жизнь суждена: И в колодце луна, и на небе луна — Так

воистину где же она? Тяжки цепи земли. Холодны небеса. Перезрело созвездье души. Жизнь, ты видишь — устала и гнется лоза, Время ртвели уйдет, поспеши!

Докладная записка о гибели гончара

Как верить воркованию Корана? Воистину безжалостен Аллах: Гончар погиб негаданно-нежданно — Он был накрыт лавиною в горах… Он не лепил — он создавал посуду! Ходил к Горе, сырую глину брал, Месил и мял бесформенную груду, Потом в печи изделья обжигал. В сосуд готовый крикнет для забавы, И тот ответит звонко гончару. Как журавли, наивно величавы, Его кувшины славились в миру, Вино, искрясь, плескалось в тех кувшинах, О них звенела добрая молва. Мечтал гончар о крыльях журавлиных, Его манила неба синева! Он не взлетел — земля не отпустила: На гордеца обрушилась Гора. Хранит мечту безвестная могила, Грустит родник над сердцем гончара! Мой брат гончар! И я лежу недвижен, Как тяжела лавина бытия! Горит заря — но я зари не вижу, Шумит тростник — его не слышу я! Нам не хватило силы и удачи, Мы для полета крыл не обрели… О гончаре родник хрустальный плачет, Грустят о нем кувшины всей земли.

Низами

…Низами запретили сочинять стихи на родном языке, и он писал свои произведения на персидском.

Из биографии Низами Здесь Низами покоится в могиле. Я подошел над прахом погрустить. Ночные тени камень окружили — Хотя бы с ними мне поговорить! Он был певец добра, любви и света — Таких цари не терпят при дворе. В земле Ганджи спокоен сон поэта, О нем вздыхает нива на заре… Гончар и жнец, не мог он не трудиться; Владыка знал, как наказать певца,— Мол, твой язык для песен не годится — Петь по-персидски будешь до конца! …Родные звезды мне светили в детстве, Мне пела мать: «Гори, люби, живи! В круговороте радостей и бедствий Сложи молитву жизни и

любви!» Я свято чту источник вдохновенья, Я не забыл грузинской «наны» слов, Зажженная с ее благословенья Горит над Картли радуга стихов! Но Низами не слышал «наны» старой… Судьба к нему неласкова была. Он гордо спит под вечною чинарой, Тень невесома — вечность тяжела… Когда б века не стали между нами, Язык картвелов он бы полюбил, Я Низами осыпал бы стихами, Я по-грузински с ним бы говорил! Язык отцов! Он суть души и тела, Я все невзгоды вынести готов, Чтоб надо мной родное небо пело На языке родных колоколов. Пусть мал мой сад, жилье мое убого, Не опечалюсь этим ни на миг: Судьбою мне даровано так много — Есть у меня грузинский мой язык! Пред Низами я голову склоняю. Шуршит листва, текут над ним века… Не мог поэт — я это твердо знаю — Забыть слова родного языка.

Запись

Просвета нет в моей судьбе — Скитанья, слезы, маета, И только память о тебе Свежа, целительна, чиста. Я утомлен, я изнемог, Но не забыл тебя, поверь… Мне жалкий бросили цветок — В Гандже чиновник я теперь! Как видно, звари мой заглох И скорбный ветер бытия Не донесет мой тяжкий вздох В одишские твои края. ____ Здесь крутизна такая над Курой! Чреда видений в памяти теснится: Закатный час, рояль волшебный твой, Похожий на взлетающую птицу. Уснувших струн теперь не разбудить. Незримый ворон каркает угрюмо. Молю тебя: позволь мне разлюбить! Освободи мечты мои и думы! Прорвись, рыданье, душу просветли, Закат сквозь слезы кажется алее. Шуми, Ганджа, забытый край земли, Срывай листву с деревьев, не жалея! Там крутизна такая над Курой… В груди остывшей пламя не родится. Молчит рояль, рояль волшебный твой, Похожий на подстреленную птицу.

Песнь любви

Погасла заря, в небесах над Курою унынье, Ликует Ингури, волной ледяною звеня: Там муж твой и дом, там твой жребий счастливый отныне,— Судьбе повинуясь, ты скоро забудешь меня.