Стихотворения и поэмы

Чиковани Симон Иванович

Грузинская песня

Под яблоней цветущей сел Давид, А на коленях кобза, как ребенок. Хорошим днем судьба его дарит, Седины ветер шевелит спросонок. Вот он достиг восьмидесяти лет. Спина согнулась. Старость наступила. И мирно ветхой кровли очерет Вечерняя заря озолотила. Весь двор в тени прохладной утопал, Тихонько руки старца струн касались. Но слух

певец как будто потерял, В мелодию созвучья не слагались. Он словно карталинский лад забыл. Настраивал, но всё не получалось. Свой рот котенок рыжий лапкой мыл. За садом поле тихое шепталось. Вдруг до ушей его издалека Грузинской песни стройный звук донесся. Да что это? Иль вправду смерть близка, Иль это на ветру поют колосья? Нет, благодать родной забытой песни Всё близилась, возникшая вдали, Подобно водопаду с поднебесья, Несущемуся в водяной пыли. Да полно, это явь иль сновиденье? И кто здесь по-грузински может петь? Он слушает в глубоком изумленье, Встает, идет к калитке поглядеть. Подтягивает голосом дрожащим, Спешит калитку сада отворить. И впрямь, как видно, счастьем настоящим Судьба его решила подарить. И видит — в облаке дорожной пыли На убранных богато скакунах Грузины едут. Сразу осадили Коней, его увидев в воротах.

Гости

Он появленьем их был потрясен, В их лица вглядывался: неужели? Нет, не виденье это и не сон,— Они к закату жизни подоспели! Они должны б сегодня в Кременчуг, Застиг их вечер посреди похода. На миг заедут, хоть и недосуг… И все двенадцать въехали в ворота. От Картли дальний путь прошел Давид, Им ныне светит путь его примерный. Меж ними сын Ираклия сидит — Отцовской воли исполнитель верный. Они пришли в Россию, чтоб опять Искать защиты гибнущей отчизне, Чтобы с собратом северным связать Свою судьбу навек во имя жизни. Давид от умиленья слезы льет, Совсем забыл, что стар он и недужен. Жену и домочадцев он зовет, Хлопочет, бегает, готовит ужин. И украинские восходят звезды Над яблонями. Летний вечер тих. Колыша ветви, мягкий льется воздух, И меч покоится под сенью их.

Расставанье

Еще до света гости пробудились И на заре с Давидом распростились. И

звуки песни замерли вдали, Как тихий дождь предутренний затихли. Ушли — и всё, чем жил ты, унесли, Всё, что сберег ты в сердце… не для них ли? Ты рукопись им отдал, чтоб она Пустила корни там — под отчим небом. Ночь напролет ты просидел без сна, Делясь с гостями мыслями, как хлебом. И вот далекий конский топот стих, И смолкла песня в утреннем тумане. Но светит им в пути далеком их Твоих следов немеркнущих сиянье. Они за тенью паруса пойдут По Каспию на пасмурном просторе, Летя вперед… А ты остался тут, Печальный мельник, старый стихотворец. К воспоминаньям обратился ты, Чредой встают десятилетья, живы… И в книге жизни шелестят листы, И звоном кос звенит ржаная нива.

Беседа Давида Гурамишвили со смертью

«Смерть! Приходи, дохни, миротворя, Плоть глиняная охладиться рада. Не дотянуть мне и до сентября, Не видеть больше сбора винограда! Как я источен жизнью — погляди. В иссохших жилах — ветер, словно в трубах, Гудит в ушах, гудит в моей груди. Влей чистой влаги мне в кристальный кубок! О мир-предатель, мир глухонемой, Что дал ты мне? Как я тобой утешен? Что мне сказать еще, родитель мой? Теперь ты прах. Посторонись. Я грешен! Прохладный вход передо мной отверст Блаженного спасительного крова. Псалтырь листая, пожелтел мой перст, Глаза давно ослепли для земного. От чтения давно угас мой взгляд, Простертая рука окостенела. Не собирать мне новый виноград… Смерть, свежим ветром остуди мне тело! Я, грешная душа, пускаюсь в путь. Кому доверю в этом мире сына — Печаль, переполняющую грудь? Кто окропит слезой мои седины? Кому оставлю я моих сирот? Кому вручу раздетых и разутых? Кто их дорогой мира поведет — Сирот моих, без хлеба и приюта? Неверный, темный мир! Твой яд я пью. Холодный пепел стал моим уделом! Ты, враг, наполнил грудь мою, И сердце дымоходом загудело».

Вторая беседа Давида Гурамишвили со смертью

«Смерть, уходи! Что ты ко мне пристала? — Поет Давид с зарей, восстав от сна. — Мой дух могуч, и сердце не устало!» И смерть с косой ушла, посрамлена.