Стихотворения и поэмы

Кедрин Дмитрий Борисович

<1926>

Екатеринослав

ТЕНИ

По рельсам бежала людская тень, Ее перерезала тень трамвая. Одна прокатилась в гремящий день, Другая опять побежала — живая. Ах, как хорошо в мире у теней. В мире у людей умирают больней.

1926

КРЫЛЕЧКО

Крылечко, клумбы, хмель густой И локоть в складках покрывала. — Постой, красавица, постой! Ведь ты меня поцеловала? — Крылечко спряталось в хмелю; Конек, узорные перила. — Поцеловала. Но "люблю" Я никому не говорила.

1926

СМЕРТНИК

Песок да вода, да туман серебристый, Да ветер, как крылья невидимых птиц… Его отведут на угрюмую пристань, Сломают бока, но заставят идти. Он будет кричать… Тяжело и устало Посмотрит капрал и ударит в висок. Он молча обнимет колени капрала, Он будет кричать и царапать песок. А

люди прикладами сломят колени И как ни кричи, не отпустят назад… А вечер уронит меловые тени На медные лица солдат. У берега будут привязаны челны, А море начнет рокотать и сереть. И старого смертника выведут к волнам, Привяжут к столбу и заставят смотреть. И мертвым безумьем охвачен за ворот, Он радостно крикнет, сходящий с ума… А там, вдалеке, где за тучами город, Вечерним окном промаячит тюрьма… Вода и песок. А на нем — полурота, Вода и песок. А на нем — якоря. Покончат. Немного дрожащие руки Сожмет офицер. Будет рокот и звон… Он вынет платок. Он закурит от скуки И вытрет испачканный кровью погон. Уйдут… Отзвучав о туман серебристый, Их мерная поступь умрет вдалеке. На взморье ударятся волны о пристань, Стирая песок и следы На песке.

1926

ПЕСНЯ О ЖИВЫХ И МЕРТВЫХ

Серы, прохладны и немы Воды глубокой реки. Тихо колышутся шлемы, Смутно мерцают штыки. Гнутся высокие травы, Пройденной былью шурша. Грезятся стены Варшавы И камыши Сиваша. Ваши седые курганы Спят над широкой рекой. Вы разрядили наганы И улеглись на покой. Тучи слегка серебристы В этот предутренний час, Тихо поют бандуристы Славные песни о вас. Слушают грохот крушенья Своды великой тюрьмы. Дело ее разрушенья Кончим, товарищи, мы. Наша священная ярость Миру порукой дана: Будет безоблачна старость, Молодость будет ясна. Гневно сквозь сжатые зубы Плюнь на дешевый уют. Наши походные трубы Скоро опять запоют. Музыкой ясной и строгой Нас повстречает война. Выйдем — и будут дорогой Ваши звучать имена. Твердо пойдем, побеждая, Крепко сумеем стоять. Память о вас молодая Будет над нами сиять. Жесткую выдержку вашу Гордо неся над собой, Выпьем тяжелую чашу, Выдержим холод и бой. Все для того, чтобы каждый, Смертью дышавший в борьбе, Мог бы тихонько однажды В сердце сказать о себе: "Я создавал это племя, Миру несущее новь, Я подарил тебе, время, Молодость, слово и кровь".

1927

ИСПОВЕДЬ

"Смотри, дитя, в мои глаза, Не прячь в руках лица. Поверь, дитя: глазам ксендза Открыты все сердца. Твоя душа грехом полна, Сама в огонь летит. Пожертвуй церкви литр вина — И бог тебя простит". "Но я, греховный сок любя, Когда пришла зима — Грехи хранила для тебя, А ром пила сама. С любимым лежа на боку, Мы полоскали рты…" "Так расскажи духовнику, В чем согрешила ты?" "Дебат у моего стола Религию шатал. Мои греховные дела Гремят на весь квартал". "Проступок первый не таков, Чтоб драть по десять шкур: У папы много дураков И слишком много дур. Но сколько было и когда Любовников твоих? Как целовала и куда Ты целовала их?" "С тех пор, как ты лишен стыда, Их было ровно сто. Я целовала их туда, Куда тебя — никто". "От поцелуев и вина До ада путь прямой. Послушай, панна, ты должна Прийти ко мне домой! Мы дома так поговорим, Что будет стул трещать, И помни, что Высокий Рим Мне дал права прощать". "Я помолюсь моим святым И мессу закажу, Назначу пост, но к холостым Мужчинам не хожу". "Тогда прощай. Я очень рад Молитвам и постам, Ведь ты стремишься прямо в ад И, верно, будешь там". "Но я божницу уберу, Молясь, зажгу свечу… Пусти, старик, мою икру, Я, право, закричу!.." "Молчи, господь тебя прости Своим святым крестом!.." "Ты… прежде… губы отпусти, А уж грехи — потом!"

1926

Екатеринослав

* По шведской моде капитан подстриг *

По шведской моде капитан подстриг Свою бородку. Шерстка золотая Едва темнеет. К берегам Китая В июньский штиль идет английский бриг, В открытом море шорох волн умолк, Седая пена шелестеть устала. Хранить покой посольского квартала Плывет в Шанхай колониальный полк. Солдаты в трюме. А жена посла В плетеном кресле целый день на юте. Она бледна. Она в своей каюте Вчера эфир случайно пролила. Она грызет поджаренный

каштан, Потом зевает, не скрывая скуки, Но для нее прокуренные руки В перчатки спрятал рыжий капитан. Слегка припудрив выбритые скулы, Стареющий, но бодрый и прямой, Он принимает рапорт: за кормой Плывут дельфины и плывут акулы. Ну пусть плывут. Ему важнее — ручка Жены посла, ее ажурный зонт. И медленно ползет за горизонт Коварная серебряная тучка. Пробили склянки. Массой неживою Легла вода. Английский бриг прирос К зеленой массе. Пожилой матрос Глядит на юг, качая головою. А капитан мечтает: у стола Он так блеснет своею речью гибкой, Что подарит признательной улыбкой Его старания жена посла. Он так расскажет о сухом вине, Какое пил, когда приплыл в Афины, Он ей споет… Но чувствуют дельфины, Что кораблю сегодня быть на дне.

1927

МАСТЕР

Склонясь над червонной солонкой, Узорную травишь резьбу, Запрятав седины под тонкий Серебряный венчик на лбу. На медный чеканенный кубок Античные врежешь слова, Чету полногрудых голубок И пасть разъяренного льва. Пускай голубой кислотою Изъедены пальцы твои, Зато чешуей золотою Блистает головка змеи. И разве не щедрая плата — Вливать, осторожно дыша, Густое тягучее злато В граненую форму ковша? Чтоб славили гости Калифа Священное имя твое, По крыльям свирепого грифа Узнав золотое литье.

1927

КУВШИН

"Приди, благодари и пей" — Так говорил кувшин безмолвный. Гостеприимный сын степей Принес его, водою полный, На перепутье двух дорог, Ползущих мертвенной пустыней, Где сох ковыль и травы жег Небесный свод пустой и синий. А мимо в дальние места Верблюды шли. И не однажды Тянули жадные уста Кочевники в порыве жажды К его изогнутым краям. Едва желанье утоляя. И дальше шли, глоток друзьям Или верблюдам оставляя. Глоток не охлаждает уст, Но влага изошла. И ныне Нежданно оказался пуст Кувшин, оставленный в пустыне.

1927

ГРАВЮРА

Червонцев блеск на дне мешка, Тюки, готовые к торговле, И хвост резного петушка Краснеет на узорной кровле. Цыган разводит под горном Огонь, а в тереме над Камой — Она в окошке слюдяном У пяльцев за свинцовой рамой.

1927

ЗИМНИЙ ВЕЧЕР

В зимний вечер девки драли перья В темной хате. Долго говорили Старые полтавские поверья, Темные черниговские были: "А под утро море стало тише. Хан велит орду готовить к бою…" Было слышно, как, топчась по крыше, Ветер разговаривал с трубою. Стали девки стлаться, напевая, Съели на ночь по кусочку сала. Только бабка дряхлая, зевая, Долго шпилькой голову чесала. Да и та утихла. Повязалась, В ухо на ночь положила вату, Покрестила окна: все казалось, Что глядит недобрый кто-то в хату. А уже под утро на деревне Петухи распелись. Прояснилось. Молодым — любовь, а этой древней — Светопреставление приснилось.

1927

ГРЕШНИК

Судьбой зачарован цыганской, Обн_е_сенный чарой мирской, Иду я Смоленской и Брянской, Рязанской иду и Тверской. Повешу котомку на посох, Лаптями дорогу мету, А травы в серебряных росах И яблони, знаешь, в цвету. Российский шагающий житель На холмике, мой дорогой, Обитель увижу — в обитель Зайду на денек, на другой. Хожу помаленьку за рожью, Чиню старикам жернова, Живу и во славушку божью Рублю, понимаешь, дрова. То дверь починю, то бочонок, То хлевик срублю для овцы. Сухариков, яблок моченых Дадут на дорогу отцы. Зовут: "Оставался бы, дедка!" Да где уж. Не выдержу я. Зима? Прижимает, да редко: Ведь мы и с зимою друзья. И снова дубняк, да орешник, Да пчелы в янтарном меду… Эх, батюшка, грешник я, грешник. Как думаешь: буду в аду?

1927

* Взлохмаченный, немытый и седой *

Взлохмаченный, немытый и седой Прошел от Борисфена до Урала — И Русь легла громадной бороздой, Как тяжкий след его орала. А он присел на пашню у сохи, Десницей отирая капли пота, И поглядел: кругом серели мхи, Тянулись финские болота. Он повалил намокший темный стог Под голову, свернув его охапкой, И потянулся, и зевнул, и лег От моря к морю, и прикрылся шапкой. Он повод взял меж двух корявых лап, Решив соснуть не много и не мало. И захрапел. Под исполинский храп Его кобыла мирно задремала. Степным бурьяном, сорною травой От солнца скрыт, он дремлет век и боле. И не с его ли страшной головой Руслан сошелся в бранном поле? Ни дальний гром не нарушает сна, Ни птичий грай перед бедою, И трижды Русь легко оплетена Его зеленой бородою.