Стихотворения и поэмы

Кедрин Дмитрий Борисович

1927

СУМЕРКИ

Стонут мухи, и заперты ставни. Песни дальние спать не дают. То ребята в днепровские плавни Вышли рыбу удить — и поют. Серебристые листья маслины В белом пухе — на ощупь нежны. Над плетнем с кувшинами из глины — Золотые цветы бузины. Солнце падает. Щедро раскрашен Красным отблеском угол двора. Над янтарными гребнями пашен На межах умирает жара. Вечер близится медленным шагом, Тень влача от гумна до гумна, Не спеша над глубоким оврагом Выползает седая луна.

1927

КРЕМЛЬ

В тот грозный день, который я люблю, Меня почтив случайным посещеньем, Ты говорил, я помню, с возмущеньем: "Большевики стреляют по Кремлю". Гора до пят взволнованного сала — Ты ужасался… Разве знает тля, Что ведь не кистью на стене Кремля Свои дела история писала. В тот год на землю опустилась тьма И пел свинец, кирпичный прах вздымая. Ты

подметал его, не понимая, Что этот прах — история сама… Мы отдаем покойных власти тленья И лишний сор — течению воды, Но ценим вещь, раз есть на ней следы Ушедшего из мира поколенья, Раз вещь являет след людских страстей — Мы чтим ее и, с книгою равняя, От времени ревниво охраняя, По вещи учим опыту детей. А гибнет вещь — нам в ней горька утрата Ума врагов и смелости друзей. Так есть доска, попавшая в музей Лишь потому, что помнит кровь Марата. И часто капли трудового пота Стирает мать. Приводит в Тюильри Свое дитя и говорит: "Смотри — Сюда попала пуля санкюлота…" Пустой чудак, умерь свою спесивость, Мы лучше знаем цену красоты. Мы сводим в жизнь прекрасное, а ты? Привык любить сусальную красивость… Но ты решил, что дрогнула земля У грузных ног обстрелянного зданья. Так вслушайся: уже идут преданья О грозных башнях Красного Кремля.

<1928>

ПОЙ И ВЕРУЙ!

Да, верить в славу — труд напрасный, Ее на свете нет, а есть Вражды ревнивой суд пристрастный, Друзей расчетливая лесть. Хвале не радуйся наружно. Пусть позаботится о ней Потомок, если это нужно: Он беспристрастней и честней. А ты работай, и да будет Живое сердце — твой улов. Завистливо и лживо судит Толкучий рынок. Пошлых слов — Даров его хвалы умильной — Не жди, поэт. Тебе дано От шелухи пустой и пыльной Отсеять чистое зерно. Отмерь искусству полной мерой Живую кровь и трудный пот, Живи, надейся, пой и веруй: Твое прекрасное взойдет!

1926

ДЕТСТВО

Верно, леший ночью лазил в ригу, Перепутал вожжи, спрятал грабли. Тихий летний дождик. И на книгу Падают большие капли. Няня знает: не покрестишь двери. Он и приползет, как вакса, черен. Пахнет сеном. В книге любит Мери Странный офицер Печорин. В поле ветер трогает пшеницу. Где-то свищет суслик тонко-тонко. Нежно гладят белую страницу Пальцы сероглазого ребенка. Дождь прошел. Ушла жара дневная. Сладко пахнет табаком из сада… "Это сказки, милый?" "Да, родная, Но теперь душа и сказкам рада".

1928

ПОРТРЕТ

Ф. Сорокину

Твои глаза — две злые птицы, Два ястреба или орла. Близ них, как хищные крыла, Раскинуты твои ресницы. Сползает к мощному надбровью Упрямый лоб. На нем война Огнем чертила письмена И знаки закрепляла кровью. Твой лик отточен, тверд и тонок, Недвижен, ясен… Лишь порой Сквозь этот лик глядит второй: Поэт, проказник и ребенок. А первый, мужественно-грубый, В следах тревоги и войны Скрывается. И вот нежны Лукавые сухие губы. Так ты, единый, весь раздвоен, И, чередуясь, тьма и свет Живут в тебе, дитя, поэт, Ленивый бражник, хмурый воин.

2 января 1928

* Прекрасна полнокровных дев *

Прекрасна полнокровных дев Старательная добродетель, Но лучше, в том господь свидетель, Блудниц вакхический напев. Когда, шатаясь во хмелю. Вино на скатерть лья рекою, Нетвердой трепетной рукою Я ножку легкую ловлю, Когда горячий влажный рот И взор, блеснувший томной мглою, Влекут меня и над стрелою Хлопочет маленький эрот, Тогда в крови тяжелый жар Пылает, сдерживаем еле, И, пленная, в славянском теле Бьет золотая кровь татар.

1928

* Звезда взошла, как кровь. Не в пору лаял пес *

Звезда взошла, как кровь. Не в пору лаял пес. На горе рос ковыль, и, верно, не к добру Несытый сивый волк трубил в своем бору. Звезда взошла, как кровь. Ковыль на г_о_ре рос. Горячий вихрь кружит на Ярославне шаль. Сталь звякает о сталь. На городской стене Протяжен женский вопль. Седая степь в огне. Над степью бродит звон. Над степью плачет сталь, Шесть лет стоит зима. Косматый печенег Льет кровь на рыхлый снег и требует ключей. Слеза, моча и кровь слились в один ручей, Хмельная княжья рать легла на рыжий снег. На драку черных птиц над черепом коня Глядит седой вещун от голода раздут: "Простонут девять зим и звери не найдут Здесь черепа коня и пепла от огня. Не вымоюсь водой и тканью не утрусь, А вымрет племя Русь, и изойдет на нет. Лишь книжная молва научит темный свет, Что на земле Днепра стояло племя "Русь".

1928

БРАТСТВО

Повелевай иль нищенствуй, доколь Печальная не совершилась треба. На смертном ложе ты отвергнешь соль И сладкого не примешь хлеба. Равно костыль бездомный нищеты И золоченый жезл богатства Ты выронишь, и схиму примешь ты Единого для смертных братства.

1928

* Пускай беды зловещие зарницы *

Огнем и мраком опалили нас, Коль мы вдвоем — темница не темница, И дружество соединяет

нас. Наш тяжкий год прошел под общим кровом, Свободы голос громче наконец. Венец терновый перевит с лавровым — Вдвойне прекрасен и вдвойне венец!

1929

СТРОИТЕЛЬ

Мы разбили под звездами табор И гвоздями прибили к шесту Наш фонарик, раздвинувший слабо Гуталиновую черноту. На гранита шершавые плиты Аккуратно поставили мы Ватерпасы и теодолиты, Положили кирки и ломы. И покуда товарищи спорят, Я задумался с трубкой у рта: Завтра утром мы выстроим город, Назовем этот город — Мечта. В этом улье хрустальном не будет Комнатушек, похожих на клеть. В гулких залах веселые люди Будут редко грустить и болеть. Мы сады разобьем, и над ними Станет, словно комета хвостат, Неземными ветрами гонимый, Пролетать голубой стратостат. Благодарная память потомка! Ты поклонишься нам до земли. Мы в тяжелых походных котомках Для тебя это счастье несли! Не колеблясь ни влево, ни вправо, Мы работе смотрели в лицо, И вздымаются тучные травы Из сердец наших мертвых отцов… Тут, одетый в брезентовый китель, По рештовкам у каждой стены, Шел и я, безыменный строитель Удивительной этой страны.

1930

ПОЭМЫ

Зодчие

Как побил государь Золотую Орду под Казанью, Указал на подворье свое Приходить мастерам. И велел благодетель, — Гласит летописца сказанье, — В память оной победы Да выстроят каменный храм. И к нему привели Флорентийцев, И немцев, И прочих Иноземных мужей, Пивших чару вина в один дых. И пришли к нему двое Безвестных владимирских зодчих, Двое русских строителей, Статных, Босых, Молодых. Лился свет в слюдяное оконце, Был дух вельми спертый. Изразцовая печка. Божница. Угар и жара. И в посконных рубахах Пред Иоанном Четвертым, Крепко за руки взявшись, Стояли сии мастера. "Смерды! Можете ль церкву сложить Иноземных пригожей? Чтоб была благолепней Заморских церквей, говорю?" И, тряхнув волосами, Ответили зодчие: "Можем! Прикажи, государь!" И ударились в ноги царю. Государь приказал. И в субботу на вербной неделе, Покрестясь на восход, Ремешками схватив волоса, Государевы зодчие Фартуки наспех надели, На широких плечах Кирпичи понесли на леса. Мастера выплетали Узоры из каменных кружев, Выводили столбы И, работой своею горды, Купол золотом жгли, Кровли крыли лазурью снаружи И в свинцовые рамы Вставляли чешуйки слюды. И уже потянулись Стрельчатые башенки кверху. Переходы, Балкончики, Луковки да купола. И дивились ученые люди, Зан_е_ эта церковь Краше вилл италийских И пагод индийских была! Был диковинный храм Богомазами весь размалеван, В алтаре, И при входах, И в царском притворе самом. Живописной артелью Монаха Андрея Рублева Изукрашен зело Византийским суровым письмом… А в ногах у постройки Торговая площадь жужжала, Торовато кричала купцам: "Покажи, чем живешь!" Ночью подлый народ До креста пропивался в кружалах, А утрами истошно вопил, Становясь на правеж. Тать, засеченный плетью, У плахи лежал бездыханно, Прямо в небо уставя Очесок седой бороды, И в московской неволе Томились татарские ханы, Посланцы Золотой, Переметчики Черной Орды. А над всем этим срамом Та церковь была — Как невеста! И с рогожкой своей, С бирюзовым колечком во рту, — Непотребная девка Стояла у Лобного места И, дивясь, Как на сказку, Глядела на ту красоту… А как храм освятили, То с посохом, В шапке монашьей, Обошел его царь — От подвалов и служб До креста. И, окинувши взором Его узорчатые башни, "Лепота!" — молвил царь. И ответили все: "Лепота!" И спросил благодетель: "А можете ль сделать пригожей, Благолепнее этого храма Другой, говорю?" И, тряхнув волосами, Ответили зодчие: "Можем! Прикажи, государь!" И ударились в ноги царю. И тогда государь Повелел ослепить этих зодчих, Чтоб в земле его Церковь Стояла одна такова, Чтобы в Суздальских землях И в землях Рязанских И прочих Не поставили лучшего храма, Чем храм Покрова! Соколиные очи Кололи им шилом железным, Дабы белого света Увидеть они не могли. Их клеймили клеймом, Их секли батогами, болезных, И кидали их, Темных, На стылое лоно земли. И в Обжорном ряду, Там, где заваль кабацкая пела, Где сивухой разило, Где было от пару темно, Где кричали дьяки: "Государево слово и дело!" — Мастера Христа ради Просили на хлеб и вино. И стояла их церковь Такая, Что словно приснилась. И звонила она, Будто их отпевала навзрыд, И запретную песню Про страшную царскую милость Пели в тайных местах По широкой Руси Гусляры.