Стихотворения и поэмы

Китс Джон

Ноябрь 1815

К***

Если б ты во время оно Родилась — о, как влюбленно Славила б тебя молва! Но опишут ли слова Нежный облик твой чудесный, Ослепительно-небесный? Над лучистыми глазами Брови тонкими чертами, Словно молнии, легли: Чернотой они б могли Спорить с ворона крылами Над равнинными снегами. Темных локонов извивы, Словно лозы, прихотливы, Вяжут пышные узлы; И за каждым клубом мглы, Будто тайны откровенье — Перлов дивное явленье. Пряди мягкою волной Ниспадают смоляной, На концах змеясь упрямо, Точно кольца фимиама Ясным днем. А сладкозвучный Голос, с лаской неразлучный! А точеность легких ног! Дерзкий взор едва бы смог Проскользнуть к ступням желанным Под покровом тонкотканым, Где случается влюбленным Подстеречь их купидонам. Но порой они видны В блеске утренней волны, Подражая белизной Двум кувшинкам над водой. Если б ты в те дни блистала, Ты б десятой Музой стала. Тайну всем узнать пора: Талия — твоя сестра. Пусть отныне в этом мире Будет Грации четыре! Кем бы ты была тогда, В баснословные года Дивных рыцарских деяний? Серебристой легкой ткани Прихотливые узоры Не скрывали бы от взора Белизну груди твоей, Если б — нет судьбины злей! Панцирь не покрыл бы тайной Красоты необычайной. Косы шлем покрыл: средь туч Так гнездится солнца луч. Твой плюмаж молочнопенный Как над вазой драгоценной Хрупких лилий лепестки, Белоснежны и легки. Вот слуга твой горделиво Белой встряхивает гривой, Величаво выступая, Сбруей огненной блистая. Вижу я: в седле ты снова, К бранным подвигам готова; Срубит твой могучий меч Голову дракона с плеч — И конец коварным чарам! Но волшебников недаром Ты щадишь: смертельный яд И твои глаза таят.

14

февраля 1816

К***

Когда бы стал я юношей прекрасным, Тогда бы вздохами пленить я мог Твой нежный слух — ив сердце уголок Завоевал бы обожаньем страстным. Но не сразить мечом, мне неподвластным, Соперника: доспехи мне не впрок; Счастливым пастухом у милых ног Не трепетать мне перед взором ясным. Но все ж ты пламенно любима мною — И к розам Гиблы, что таят вино Росы пьянящей, шлешь мои мечтанья: В полночный час под бледною луною Из них гирлянду мне сплести дано Таинственною силой заклинанья.

14 (?) февраля 1816

* * *

Мне бы женщин, мне бы кружку, Табачка бы мне понюшку! Им готов служить всегда — Хоть до Страшного суда. Для меня желанней рая Эта Троица святая.

Между осенью 1815 — июлем 1816

ВСТУПЛЕНИЕ В ПОЭМУ

О рыцарях я должен рассказать! С плюмажей белопенных ли начать? Мне видятся волшебные извивы Пера, изысканны и горделивы: Молочную волну склоняет вниз И трепетно колеблет легкий бриз. Жезл Арчимаго властью чудодейной Не смог бы сотворить изгиб лилейный Слепяще белоснежного пера… Сравню ли с ним я наши кивера? О рыцарях я должен рассказать! Вот в битву устремляется опять Отважное копье. С высокой башни Взирает дева, как герой бесстрашный Разит ее обидчика: она, Восторженного трепета полна, Защитника приветствует с отрадой, В плащ кутаясь от утренней прохлады. Когда ж усталый рыцарь крепко спит, Его копье вода отобразит Под ясенем, средь неприметных гнезд: Их в гущине листвы свивает дрозд. Но буду ли рассказывать о том, Как мрачный воин яростным копьем. Насупив брови, грозно потрясает, Как древко в гневе бешено сжимает? Иль, войнам предпочтя суровый мир, Влеком он зовом чести на турнир, Где, зрителей искусством покоряя, Метнет копье рука его стальная? Нет, нет! Минуло все… И как дерзну Я тронуть лютни слабую струну, Чье эхо слышу средь камней замшелых И в темных залах замков опустелых? Сумею ль пир прославить — и вина Бутыли, осушенные до дна? А на стене — доспехов мирный сон Под сенью шелком вышитых знамен; И славное копье, и шлем с забралом, И щит со шпорою на поле алом? Красавицы походкою неслышной Кругом обходят зал, убранством пышный, Иль стайками, беседуя, толпятся; Так в небесах созвездия роятся. Но не о них я должен рассказать! Вот смелый конь — он рыцарю под стать, И гордый всадник хваткою могучей Обуздывает нрав его кипучий. О Спенсер! На возвышенном челе Лишь лавр напоминает о земле; Приветлив взгляд и взмах бровей свободен Как ясный Феб, твой облик благороден. Твоим огнем душа озарена И трепетом возвышенным полна. Великий бард! Мне дерзости хватило Призвать твой дух, чтоб благость осенила Мою стезю. Пусть, милостивый, он, Внезапностью смущен, Не возревнует, что другой поэт Пройдет тропой, где лучезарный след Либертас твой возлюбленный оставил. Я вымолю, чтоб он меня представил Смиренным в дерзновеньях новичком И преданным тебе учеником. Услышь его! Надеждой окрыленный, Я буду жить мечтой, что скоро склоны Зеленые увижу я холмов И цитадели в зарослях цветов.

Весна 1816

КАЛИДОР

Фрагмент

По озеру веселый Калидор Скользит в челне. Пирует юный взор, Впивая прелесть мирного заката; Заря, как будто негою объята, Счастливый мир покинуть не спешит И запоздалый свет вокруг струит. Он смотрит ввысь, в лазурный свод прохладный, Душой взволнованной вбирая жадно Весь ясный окоем… пока, устав, Не погрузится взглядом в зелень трав На взгорьях и дерев, к воде склоненных В изысканных поклонах. Вот снова быстрый взгляд его летит За ласточкой: с восторгом он следит Ее полет причудливый и резкий И черных крыл коротенькие всплески, Где к озеру она прильнула вдруг, И по воде за кругом легкий круг… Челн острогрудый мягко рассекает Волну и с тихим плеском проникает В толпу кувшинок: листья их крупны, Соцветья снежной, влажной белизны, Как чаши, к небесам обращены И до краев полны росою чистой. Их защищает островок тенистый Средь озера. Здесь юноше открыт На всю округу несравненный вид. Любой, кто наделен душой и зреньем, Взирал бы с трепетом и восхищеньем, Как всходит лес по склонам синих гор К седым вершинам. Юный Калидор Приветствует знакомые картины. А по краям темнеющей долины Закатный свет играет золотой На каждой кроне, пышной и густой. Там кружат сойки, вспархивая с веток На крылышках затейливых расцветок. Средь леса башня ветхая стоит И, гордая, о прошлом не скорбит; Ее густые ели заслоняют, Что жесткие плоды с ветвей роняют. Невдалеке, увитая плющом, Виднеется часовенка с крестом; Там чистит перышки в оконной нише Сребристый голубь, что взмывает выше Пурпурных туч… А здесь от смуглых ив Тень зыбкая пересекла залив. Кой-где в укромном сумраке полянки Покажется бубенчик наперстянки, Созвездье незабудок над водой Ручья — и ствол березы молодой Изящно-стройный… Долго сей красою Наш рыцарь любовался: уж росою Кропилися цветы, когда вокруг Серебряной трубы разнесся звук. О радость! В замке страж со стен высоких Узрел в долине всадников далеких На белых скакунах: тот звук сулит С друзьями встречу! Калидор спешит Челн столкнуть и мчит к желанной цели, Не слыша первой соловьиной трели, Не замечая спящих лебедей, Стремясь увидеть дорогих гостей. Вот лодка обогнула мыс зеленый — Скорей, чем облетел бы шмель-сластена Два спелых персика, — и замерла У лестницы гранитной, что вела К угрюмым стенам замка. С нетерпеньем Взлетает юный рыцарь по ступеням, Толкает створы тяжкие дверей, Бежит меж залов, сводов, галерей — Скорей, скорей! Стук, топот, звон — о, сколько звуков милых! Волшебной пляской фей лазурнокрылых Не так был очарован Калидор, Как этой музыкой! В мощеный двор Он выбежал: два скакуна ретивых И две лошадки стройных и игривых Свой славный груз легко несут вперед Под грозной аркой поднятых ворот. С каким смятением благоговейным, Пылая, он припал к рукам лилейным Прекрасных дам! Как обмерла душа, Когда, спустить их наземь не спеша, Он нежные ступни сжимал руками… С приветными словами К нему склонялись всадницы с седла, И то ль у них на локонах была Роса — иль это влагу умиленья Щекою ощутил он… В упоенье Он прелесть вешнюю благословлял, Что бережно в руках держал. Нежнее пуха, облака свежее Рука лежала у него на шее Подобьем белоснежного вьюнка — Прекрасная, округлая рука; И к ней прильнув счастливою щекою, Он замер, полон негой неземною… Но добрый старый рыцарь Клеримон Окликнул юношу. Очнулся он — И сладостную ношу осторожно Спустил на землю. Быстро и тревожно Струилась кровь по жилам жарких рук, Но радость новую в нем вызвал звук Родного голоса. Ко лбу с почтеньем Прижал он длань, что гибнущим спасенье Дарила и на славные дела Его юнцом безвестным подняла. Меж тем среди пажей, лаская гриву Могучего коня, стоял красивый Изящный рыцарь: статен и высок, Плюмажем пышным он сшибить бы мог С верхушки гроздь рябины горьковатой Или задеть Гермеса шлем крылатый. Его искусно скованные латы Так плавно, гибко тело облегли — Нигде на свете их бы не сочли Стальной бронею, панцирем суровым: Казалось, что, сияющим покровом Одетый, лучезарный серафим, Сойдя с небес, предстал очам земным. «Вот рыцарь Гондибер!» — младому другу Сэр Клеримон сказал. Стопой упругой Блестящий воин к юноше шагнул И, улыбаясь, руку протянул В ответ на взгляд, горевший восхищеньем, И жаждой подвигов, и нетерпеньем. А Калидор, уже вводя гостей Под своды замка, не сводил очей С откинутого грозного забрала Над гордым лбом, со стали, что сверкала И вспыхивала, холодно-ярка, При свете ламп, свисавших с потолка. И вот в уютном зале все расселись, И гостьи милые уж нагляделись На розовые звездочки вьюна, Что густо обвился вокруг окна; Сэр Гондибер блестящие доспехи Сменил на легкий плащ — и без помехи Блаженствует; его почтенный друг С улыбкой ласковой глядит вокруг; А юноша историй жаждет славных О подвигах, победах, о неравных Боях с нечистой силой и о том, Как рыцарским избавлена мечом Красавица от гибели ужасной… При этом Калидор приник так страстно К рукам прелестных дев, и взор младой Такой горел отвагою мужской, Что в изумленье те переглянулись — И разом лучезарно улыбнулись. Прохладный ветерок в окне вздыхал И пламя свечки тихо колыхал; В ночи сливались филомелы пенье, Медвяных лип душистое цветенье, И странный клич трубы, и тишина, И в ясном небе полная луна, И мирный разговор людей счастливых, Как хор созвучный духов хлопотливых, Что на закате освещают путь Звезде вечерней… Безмятежен будь Их сон!..

<Весна 1816>

* * *

Тому, кто в городе был заточен, Такая радость — видеть над собою Открытый лик небес и на покое Дышать молитвой, тихой, точно сон. И счастлив тот, кто, сладко утомлен, Найдет в траве убежище от зноя И перечтет прекрасное, простое Преданье о любви былых времен. И, возвратившись к своему крыльцу, Услышав соловья в уснувшей чаще, Следя за тучкой, по небу скользящей, Он погрустит, что к скорому концу Подходит день, чтобы слезой блестящей У ангела скатиться по лицу.

Июнь 1816

* * *

О, как люблю я в ясный летний час, Когда заката золото струится И облаков сребристых вереница Обласкана зефирами — хоть раз Уйти от тягот, что терзают нас, На миг от неотступных дум забыться И с просветленною душой укрыться В заглохшей чаще, радующей глаз. Там подвиги былого вспомнить вновь, Могилу Сидни, Мильтона гоненья, Величием волнующие кровь, Взмыть окрыленной рифмой на простор — И сладостные слезы вдохновенья Наполнят мне завороженный взор.

Лето 1816

ДРУГУ,

ПРИСЛАВШЕМУ МНЕ РОЗЫ

Бродил я утром по лугам счастливым; Когда вспорхнувший жаворонок рад Рассыпать вдруг росинок мириад, Мерцающих дрожащим переливом; Когда свой щит с узором прихотливым Подъемлет рыцарь — мой приметил взгляд Куст диких роз, что волшебство таят, Как жезл Титании в рывке ревнивом. Я упоен душистой красотой Бутонов — им на свете нет сравненья, И душу мне подарок щедрый твой Наполнил, Уэллс, восторгом утешенья: Мне прошептал хор лепестков живой О дружбе истинной и счастье примиренья.

29 июня 1816

МОЕМУ БРАТУ ДЖОРДЖУ

Как много за день видел я чудес! Прогнало солнце поцелуем слезы С ресниц рассвета, прогремели грозы, И высился в закатном блеске лес. И моря в необъятности небес Пещеры, скалы, радости, угрозы О вековечном насылали грезы, Колебля край таинственных завес. Вот и сейчас, взгляд робкий с вышины Сквозь шелк бросая, Цинтия таится, Как будто средь полночной тишины Она блаженства брачного стыдится… Но без тебя, без дружеских бесед Мне в этих чудесах отрады нет.

Август 1816

МОЕМУ БРАТУ ДЖОРДЖУ

В унынии провел я много дней: Душа была в смятенье — и над ней Сгущалась мгла. Дано ли мне судьбою (Так думал я) под высью голубою Созвучьям гармоническим внимать? Я острый взор не уставал вперять Во мрак небес, где сполохов блистанье: Там я читал судьбы предначертанья: Да, лиру не вручит мне Аполлон — Пусть на закате рдеет небосклон И в дальних облаках, едва приметный. Волшебных струн мерцает ряд заветный; Гуденье пчел среди лесных дерев Не обращу в пастушеский напев; У девы не займу очарованья, И сердце жаром древнего преданья, Увы, не возгорится никогда, И не восславлю прежние года! Но кто о лаврах грезит, тот порою Возносится над горестной землею: Божественным наитьем озарен, Поэзию повсюду видит он. Ведь сказано, мой Джордж: когда поэтов (Либертасу сам Спенсер молвил это) Охватывает сладостный экстаз, Им чудеса являются тотчас, И скачут кони в небе горделиво, И рыцари турнир ведут шутливый. Мгновенный блеск распахнутых ворот Непосвященный сполохом зовет; Когда рожок привратника играет И чуткий слух Поэта наполняет, Немедленно Поэта зоркий взгляд Узрит, как всадники сквозь свет летят На пиршество, окончив подвиг ратный. Он созерцает в зале необъятной Прекрасных дам у мраморных колонн — И думает: то серафима сон. Без счета кубки, до краев налиты, Прочерчивают вкруг столов орбиты — И капли влаги с кромки золотой Срываются падучею звездой. О кущах благодатных в отдаленье И смутное составить представленье Не в силах смертный: сочини поэт О тех цветах восторженный сонет — Склоненный восхищенно перед ними. Рассорился б он с розами земными. Все, что открыто взорам вдохновенным, Подобно водометам белопенным, Когда потоки серебристых струй Друг другу дарят чистый поцелуй И падают стремительно с вершины, Играя, как веселые дельфины. Такие чудеса провидит тот, В ком гений поэтический живет. Блуждает ли он вечером приятным, Лицо подставив бризам благодатным,— Пучина необъятная до дна В алмазах трепетных ему видна. Царица ль ночи в кружеве волнистом Прозрачных туч взойдет на небе мглистом, Надев монашенки святой убор, — Вослед он устремляет пылкий взор. О, сколько тайн его подвластно зренью, Волшебному подобных сновиденью: Случись мне вдруг свидетелем их стать, О многом мог бы я порассказать! Ждут барда в жизни многие отрады, Но драгоценней в будущем награды. Глаза его тускнеют; отягчен Предсмертной мукой, тихо шепчет он: «Из праха я взойду к небесным кущам, Но дух мой обратит к векам грядущим Возвышенную речь — и патриот, Заслышав клич мой, в руки меч возьмет. В сенате гром стихов моих разящих Властителей пробудит, мирно спящих. Раздумиям в моем стихотворенье Живую действенность нравоученья Придаст мудрец — и, вдохновленный мною, Витийством возгорится пред толпою. А ранним майским утром поселянки, Устав от игр беспечных, на полянке Усядутся белеющим кружком В траве зеленой. Девушка с венком — Их королева — сядет посредине: Сплелись цвета пурпурный, желтый, синий; Лилея рядом с розою прекрасной — Эмблема страсти, пылкой и несчастной. Фиалки, к ней прильнувшие на грудь, Тревог еще не знавшую ничуть, Покойно дремлют за корсажем. Вот, В корзинке спрятанный, она берет Изящный томик: радости подруг Конца и края нет — теснее круг, Объятья, вскрики, смех и восклицанья… Мной сложенные в юности сказанья Они услышат вновь — и с нежных век Сорвутся перлы, устремляя бег К невинным ямочкам… Моим стихом Младенца убаюкают — и сном, Прижавшись к матери, заснет он мирным… Прости, юдоль земная! Я к эфирным Просторам уношусь неизмеримым, Ширяясь крыльями над миром зримым. Восторга преисполнен мой полет: Мой стих у дев сочувствие найдет И юношей воспламенит!» Мой брат, Мой друг! Я б стал счастливее стократ И обществу полезней, без сомненья, Когда б сломил тщеславные стремленья. Но стоит мысли светлой появиться, Воспрянет дух и сердце оживится Куда сильней, чем если бы бесценный Открыл я клад, дотоле сокровенный. Мне радостно, коль ты мои сонеты Прочтешь — пускай они достойны Леты. Бродили эти мысли в голове Не столь давно: я, лежа на траве, Любимому занятью предавался — Строчил тебе; щек легкий бриз касался. Да и сейчас я на утес пустынный. Вознесшийся над шумною пучиной, Взобрался — и среди цветов прилег. Страницу эту вдоль и поперек, Легко колеблясь, исчертили тени От стебельков. Я вижу в отдаленье, Как средь овса алеют там и сям Головки сорных маков — сразу нам Они на ум приводят пурпур алый Мундиров, вред чинящий нам немалый. А океана голубой покров Вздымается — то зелен, то лилов. Вот парусник над серебристым валом; Вот чайка вольная, крылом усталым Круг описав, садится на волну — То взмоет ввысь, то вновь пойдет ко дну. Смотрю на запад, в огненном сиянье. Зачем? С тобой проститься… На прощанье, Мой милый Джордж (не сетуй на разлуку), Тебе я шлю привет — дай, брат, мне руку!

Август 1816

ЧАРЛЗУ КАУДЕНУ КЛАРКУ

Ты видел ли порой, как лебедь важный, Задумавшись, скользит по зыби влажной? То, шею гибкую склонив к волне, Свой образ созерцает в глубине, То горделиво крылья распускает, Наяд пленяя, белизной блистает; То озера расплескивает гладь, Алмазы брызг пытаясь подобрать, Чтобы в подарок отнести подруге И вместе любоваться на досуге. Но тех сокровищ удержать нельзя, Они летят, сверкая и скользя, И исчезают в радужном струенье, Как в вечности — текучие мгновенья. Вот так и я лишь время трачу зря, Под флагом рифмы выходя в моря; Без мачты и руля — напропалую В разбитой лодке медленно дрейфую; Порой увижу за бортом алмаз, Черпну, — а он лишь вспыхнул и погас. Вот почему я не писал ни строчки Тебе, мой друг; причина проволочки В том, что мой ум был погружен во тьму И вряд ли угодил бы твоему Классическому вкусу. Упоенный Игристою струею Геликона Моих дешевых вин не станет пить. И для чего в пустыню уводить Того, кто на роскошном бреге Байи, Страницы Тассо пылкого листая, Внимал волшебным, звонким голосам, Летящим по Армидиным лесам; Того, кто возле Мэллы тихоструйной Ласкал несмелых дев рукою буйной, Бельфебу видел в заводи речной, И Уну нежную — в тиши лесной, И Арчимаго, сгорбившего плечи Над книгой мудрости сверхчеловечьей; Кто исходил все области мечты, Изведал все оттенки красоты — От зыбких снов Титании прелестной До стройных числ Урании небесной; Кто, дружески гуляя, толковал С Либертасом опальным — и внимал Его рассказам в благородном тоне О лавровых венках и Аполлоне, О рыцарях, суровых, как утес, О дамах, полных кротости и слез, — О многом, мне неведомом доселе. Так думал я; и дни мои летели Или ползли — но я не смел начать Тебе свирелью грубой докучать, И не посмел бы, — если б не тобою Я был ведом начальною тропою Гармонии; ты первый мне открыл Все тайники стиха; свободу, пыл, Изящество, и слабость, и протяжность, И пафос, и торжественную важность; Взлет и паренье Спенсеровых строф, Как птиц над гребнями морских валов; Торжественные Мильтона напевы, Мятежность Сатаны и нежность Евы. Кто, как не ты, сонеты мне читал И вдохновенно голос возвышал, Когда до высочайшего аккорда Доходит стих — и умирает гордо? Кто слух мой громкой одою потряс, Которая под грузом, как Атлас, Лишь крепнет? Кто сдружил меня с упрямой Задирою — разящей эпиграммой? И королевским увенчал венцом Поэму, что Сатурновым кольцом Объемлет все? Ты поднял покрывало, Что лик прекрасной Клио затеняло, И патриота долг мне показал: Меч Альфреда, и Кассия кинжал, И выстрел Телля, что сразил тирана. Кем стал бы я, когда бы непрестанно Не ощущал всей доброты твоей? К чему тогда забавы юных дней, Лишенные всего, чем только ныне Я дорожу? Об этой благостыне Могу ль неблагодарно я забыть И дани дружеской не заплатить? Нет, трижды нет! И если эти строки, По-твоему, не слишком кривобоки, Как весело я покачусь в траву! Ведь я давно надеждою живу, Что в некий день моих фантазий чтенье Ты не сочтешь за времяпровожденье Никчемное; пусть не сейчас — потом; Но как отрадно помечтать о том! Глаза мои в разлуке не забыли Над светлой Темзой лондонские шпили; О! вновь увидеть, как через луга, Пересекая реки и лога. Бегут косые утренние тени; Поеживаться от прикосновений Играющих на воле ветерков; Иль слушать шорох золотых хлебов, Когда в ночи скользящими шагами Проходит Цинтия за облаками С улыбкой — в свой сияющий чертог. Я прежде и подозревать не мог, Что в мире есть такие наслажденья, — Пока не знал тревог стихосложенья. Но самый воздух мне шептал вослед: «Пиши! Прекрасней дела в мире нет». И я писал — не слишком обольщаясь Написанным; но, пылом разгораясь, Решил: пока перо скребет само, Возьму и наскребу тебе письмо. Казалось мне, что, если я сумею Вложить все то, что сердцем разумею. Ничто с каракуль этих не сотрет Моей души невидимый налет. Но долгие недели миновали С тех пор, когда меня одушевляли Аккорды Арна, Генделя порыв И Моцарта божественный мотив; А ты тогда сидел за клавесином, То менуэтом трогая старинным, То песней Мура поражая вдруг, Любое чувство воплощая в звук. Потом мы шли в поля, и на просторе Там душу отводили в разговорю, Который и тогда не умолкал, Когда нас вечер с книгой заставал, И после ужина, когда я брался За шляпу, — и когда совсем прющался На полдороге к городу, а ты Пускался вспять, и лишь из темноты Шаги — все глуше — по траве шуршали… Но еще долго, долго мне звучали Твои слова; и я молил тогда: «Да минет стороной его беда, Да сгинет зло, не причинив дурного! С ним все на свете празднично и ново: Труд и забава, дело и досуг…» Я словно вновь сейчас с тобою, друг; Так дай мне снова руку на прощанье; Будь счастлив, милый Чарли, — до свиданья.