Стихотворения и поэмы

Прокофьев Александр Андреевич

102. МАТРОС В ОКТЯБРЕ

Плещет лента голубая — Балтики холодной весть. Он идет, как подобает, Весь в патронах, в бомбах весь! Молодой и новый. Нате! Так до ленты молодой Он идет, и на гранате Гордая его ладонь. Справа маузер и слева, И, победу в мир неся, Пальцев страшная система Врезалась в железо вся! Всё готово к нападенью, К бою насмерть… И углом Он вторгается в Литейный, На Литейном ходит гром. И развернутою лавой На отлогих берегах Потрясенные, как слава, Ходят молнии в венках! Он вторгается, как мастер. Лозунг выбран, словно щит: «Именем Советской власти!» — В этот грохот он кричит. «Именем…» И, прям и светел, С бомбой падает в века. Мир ломается. И ветер Давят два броневика. 1933

103. ВЕЧЕР («Уже вечерело…»)

Уже вечерело. Горело и

гасло В лампадках простых деревянное масло. Туман поднимался от мертвых болот. Седая старуха сидит у ворот. Она — представителем всей старины. И красные губы ее сожжены — Дыханием солнца и летней страды, Дыханьем великой и малой воды. Да здравствует вечер! Без всяких приманок Уселись у ног голубые туманы. Старуха сидит с голубыми гостями, Старуха своими живет новостями. И щурится левым, готовым ослепнуть, И рот раскрывает великолепный. И падает слово, как дерево, глухо. Какую запевку заводишь, старуха, Былину какую вечерней порой? «…Мой сын — Громов Павел — великий герой. Всемирная песня поется о нем, Как шел он, лютуя мечом и огнем! Он (плечи — что двери!) гремел на Дону, И пыль от похода затмила луну! Железный нагрудник — радетель отваг, Папаха — вся в звездах, и конь — аргамак! Конь гнется, что ива, в четыре дуги… „Где Громов?“ — истошно кричали враги. Светящейся саблей, булатной, кривой, Ответил им Пашка — орел боевой. „Эй, дьяволы, — крикнул, пришпорив коня, Вы знаете притчи получше меня. Известно ль дроздовцам, что лед не сластит Блоха не глаголет и рак не свистит?“ Бойцы подивились тогда… Голова! И приняли бой, повторяя слова: „Известно ли белым, что лед не сластит, Блоха не глаголет и рак не свистит?“ И врезались в бой человеческой гущей, И кровь завертелась сильнее бегущих. И падали люди, как падают камни. …Где нынче идет он, далекий и давний, С блестящим наганом и плеткой витою?..» Старуха встает надмогильной плитою. Туманы и тучи идут наравне, И стелется песня по красной стране. 1933

104. «Я хожу, крушусь, радею…»

Я хожу, крушусь, радею — Потеряла перстенек. Горевала млада неделю И еще один денек. Обломала куст калины, Девятью кругами шла, Обходила всю долину, Но колечка не нашла. Встану я у края неба На забавные цветки, Свой платок, белее снега, Разорву на лоскутки. И пойду путем обратным Мимо сада, вся в слезах, Безымянный, безотрадный Лоскутком перевязав. Выйдет мамка-нелюдимка, Спросит, грусти не тая: «Где страдала, где ходила, Пропадала, дочь моя?» Я отвечу, что не вспомнить, Где ходила, где была. Укололась о шиповник, Кровь недавно уняла. День уходит к новоселам. Будь что будет. Всё равно. Парень тросточкой веселой Стукнул в крайнее окно. Что ж, расспрашивай, удалый, Отними совсем покой: Где ходила, где страдала С перевязанной рукой? В небе звезды, словно свечи, Смутно теплят грусть свою. Я по всем статьям отвечу, Ничего не утаю: «Я ходила там, где не был Ни один из тьмы людей, Там дубы стоят до неба, Ходит огненной метель. Там, себя во всем проверив, Переняв дары утра, Голубой пололи вереск Многоцветные ветра. Яблони, набухнув соком, Верили в добро и зло. И по радуге высокой Солнце на землю сошло. Я великое участье Раскидала щедро там Умирающим от счастья И восторженным цветам…» 1933

105. О ЗНАМЕНАХ

Полземли обхожено в обмотках, Небеса постигнуты на треть. Мы тогда, друзья и одногодки, Вышли победить иль умереть. Выступили мы подобно грому, А над нами, ветром опален, Полыхал великий и багровый, Ярый цвет негаснущих знамен. Пули необычные, с надрезом, Спорили с просторами полей. Мы гремели кровью и железом Лютой биографии своей. Умирая, падал ветер чадный, Всё испепеляя, гибла медь, Но знаменам нашим беспощадным Не дадим, товарищи, истлеть. Все они проходят в лучших песнях, Достигая звездной высоты. Если их поставить разом, вместе, Не было б истории чудесней, Не было б сильнее красоты! 1933

106. «По волнам, по дням, по перекатам…»

По волнам, по дням, по перекатам Взорванной воды и облаков Мы большой дорогою заката Плыли вдоль высоких берегов. Лес гремел веселою оравой, Полумрак раскинулся гнедой. И легла краса в зеленых рамах, Названная некогда водой. Небо, выйдя вдоволь бестолковым, На семи покоилось морях. Облаков тяжелые подковы Высекали молнии в камнях! Клены длиннополые, как сваты, Крепко спали головами врозь. Сосны, обращенные к закату, Были ясно видимы насквозь. Вечно б шла безмолвная беседа. Для раздоров не было б причин. Не тогда ль сосед сказал соседу: «Хватит разговоров. Помолчим!» 1933

107. СЛЕВА — ПОЛЕ

Слева — поле, справа — поле, Впереди затон. Едут, едут комсомольцы На родимый Дон. Напоили

славой воздух Боевые дни. На папахах блещут звезды, На плечах ремни. Эх, немало взято с бою Сел и городов! Эх, немало трубят в поле Молодых годов! Как прошли за непогодой С Волги на Тагил. Сколько прожито походов, Вырыто могил! Как прошли леса и реки Через цепь лужков. Сколько найдено навеки Дорогих дружков! Напоили славой воздух Боевые дни. На папахах блещут звезды, На плечах ремни. Слева — поле, справа — поле, Впереди затон. Едут, едут комсомольцы На родимый Дон. 1933

108. НЕ КОВЫЛЬ-ТРАВА СТОЯЛА

1

Не ковыль-трава стояла У гремучих вод — То стоял позиционно Партизанский взвод. Рядом дуб шумел заветный, Страж зеленых бурь. К ним летели против ветра Сто багровых пуль, Знающих пути к победе Поперек и вдоль, Сто комков огня и меди, Сто смертельных доль. Две летели, не касаясь Гребня радуг-дуг, И одна из них — косая — Подкосила дуб. Врезалась в большую долю И во все дела. Полюбила его, что ли, Как змея орла! Дуб заплакал над обрывом, На краю земли, Потемнел, ширококрылый, От такой любви!

2

Ниже беспрерывной сини, Выше горьких трав Пули, равные по силе, Мчались вдаль стремглав. Две летели, не касаясь Гребня радуг-дуг, И одна из них — косая — Подкосила дуб. А вторая (всеми проклят, Вечер жег костры…) Выходила на два локтя Впереди сестры.

3

Не заря всходила рано На штыках гольца,— Смертно заалела рана На груди бойца. Зову гаснущему внемля, Коренаст, клыкаст, Верный конь, копытя землю, Принимал приказ: «Ты беги, гнедой, к Донцу (Смерть-отрава тут). Передай скорей отцу Письмо-грамоту. В ней на пишущей машинке Всё отстукано, Что задумал сын жениться За излукою; Что пришла к нему невеста От его врагов И что он за ней, не споря, Много взял лугов; Что не годен он пахать, Не дюж плотничать, Что в родном дому Не работничек…» 1933

109. БАЛЛАДА О ТРЕХ БРАВЫХ ПАРНЯХ

День врезался в славу. Долины цветут. Три бравые парня дорогой идут. Один говорит: «От беды до хвалы Я шел, как вода с гор, Как нитка идет через дырку иглы, Как в дерево входит топор. Я принял лихие щедроты войны И шесть деревень стер. Я шел через логово сатаны И кровных его сестер. Об этом сейчас кричу и пою: Бывают, друзья, дела. Пуля прошла через грудь мою, А смерть меня не взяла». Другой говорит: «Через пять морей Бежал я, покинув кров. Я видел, как крылья нетопырей Росли на груди ветров. Ветра оперялись. А впереди Море гремело так, Как два миллиона „Уйди-уйди!“ И триста тысяч литавр. Я сразу прошел штормовой ликбез И видел, как все, — одно: Вода поднялась до отверстых небес И мигом открыла дно. Открылась пред нами подводная твердь. Ну, кустики там. Лоза. И рядом на горке мамашка-смерть Таращит на нас глаза». И третий сказал: «Тяжело говорить О том, что берёг и хранил… Я мог бы рукой звезду уронить И, каюсь, — не уронил. Она мое сердце взяла в полон Сияньем ярче зари. И я пожалел ее и не тронул: Коль надо гореть — гори! И вот вдалеке от родного дома, За тысячу полных верст, Я видел рожденье и гибель грома, Рожденье и гибель звезд: Мосты, переулки, дороги и тропы, Страданья такой высоты, Когда открывается только пропасть И в пропасти только ты, Когда останавливаются моторы И ветер кричит: „Умри!“ Я видел бурю, перед которой Бледнеют бури земли! Паденье! Паденье! Слепой горизонт. Обвал. Гроза. Облака. И смерть сама развернула зонт, Сказала: „Прыгай! Пока!“»

* * *

Качается горький полуденный зной, Три бравые парня идут стороной. Пред ними дороги простор вековой, Деревни, поселки, селенья, За ними, укрытые душной травой, Три смерти идут в отдаленье. 1933

110. «Нам обидно слышать злые речи…»

Нам обидно слышать злые речи — Смолоду прошедшим по стерням, Коренастым и широкоплечим И как будто стоящим парням. Вот не растерялись мы. Окружьем Впереди других открытых див Встала именная наша дружба, Громкий мир за нами утвердив — С вешнею грозой и летней бурей, С тихими слезами матерей, С твердью, отраженною в лазури Широко распахнутых морей. Мы в таком миру живем, и плещем, И камнями улицы мостим, Видим и оцениваем вещи, Любим, и страдаем, и грустим. А от них, поблеклых и больничных, Отметая начисто раздор, Пролетим, как поезд, мимо нищих, Занятых вытряхиваньем торб! 1933