Стихотворения, не вошедшие в сборники

Набоков Владимир Владимирович

И вспомнил допотопный ужас, бег, топот, выгибы клыков… Пускай в гранатовые лужи стекают стекла кабаков, — пожарище тысячелетий, душа дремучая моя, отдай же мне огонь и ветер, грома иного бытия! Когда я легкий, низколобый на ветке повисал один над обезумевшею злобой бегущих мамонтовых спин.

5. 10. 23

"И

в Божий рай пришедшие с земли…"

И в Божий рай пришедшие с земли устали, в тихом доме прилегли… Летают на качелях серафимы под яблонями белыми. Скрипят веревки золотые. Серафимы кричат взволнованно… А в доме спят, — в большом, совсем обыкновенном доме, где Бог живет, где солнечная лень лежит на всем; и пахнет в этом доме, как, знаешь ли, на даче — в первый день… Потом проснутся; в радостной истоме посмотрят друг на друга; в сад пройдут — давным-давно знакомый и любимый… О, как воздушно яблони цветут!.. О, как кричат, качаясь, серафимы!..

<Ноябрь 1923>

"Милая, нежная — этих старинных"

Милая, нежная — этих старинных, песенных слов не боюсь, и пою… О, наклоняйся из сумерек длинных в светлую бездну мою! Я подарю тебе солнечной масти рьяных коней, колесницу в цветах, ибо сейчас я не пристальный мастер, я — изумленье и взмах. Милая, нежная, я не ошибся, часто мне женские снились черты. Все они были из ломкого гипса, золото легкое — ты. Это, пойми, не стихи, а дыханье, мреющий венчик над страстью моей, переходящий в одно колыханье неизмеримых зыбей.

17. 10. 23.

"Из мира уползли — и ноют на луне…"

Из мира уползли — и ноют на луне шарманщики воспоминаний… Кто входит? Муза, ты? Нет, не садись ко мне: я только пасмурный изгнанник. Полжизни — тут, в столе; шуршит она в руках; тетради трогаю, хрустящий клин веера, стихи — души певучий прах, — и грудью задвигаю ящик… И вот уходит всё, и я — в тенях ночных, и прошлое горит неяро, как в черепе сквозном, в провалах костяных зажженный восковой огарок… И ланнеровский вальс не может заглушить… Откуда?..

Уходи… Не надо… Как были хороши… Мне лепестков не сшить, а тлен цветочный сладок, сладок… Не говори со мной в такие вечера, в часы томленья и тумана, когда мне чудится невнятная игра ушедших на луну шарманок…

18 ноября 1923

ВЛАСТЕЛИН

Я Индией невидимой владею: приди под синеву мою. Я прикажу нагому чародею в запястье обратить змею. Тебе, неописуемой царевне, отдам за поцелуй Цейлон, а за любовь — весь мой роскошный, древний, тяжелозвездный небосклон. Павлин и барс мой, бархатно-горящий, тоскуют; и кругом дворца шумят, как ливни, пальмовые чащи, все ждем мы твоего лица. Дам серьги — два стекающих рассвета, дам сердце — из моей груди. Я царь, и если ты не веришь в это, не верь, но все равно, приди!

7 декабря 1923

РОЖДЕСТВО

Свеча прозрачная мигает. В окно синеет Рождество. Где ты живешь? Где пробегает дыханье платья твоего? И у шарахнувшейся двери какого гостя средь гостей встречают бархатные перья твоих стремительных бровей? А помнишь — той зимой старинной, — как жадно ты меня ждала, как елка выросла в гостиной и лапой в зеркало вросла. На лесенке, чуть прикасаясь рукою к моему плечу, другую тянешь, зажигая свечу на ветке об свечу. Горят под золотистым газом лучи раскинутых ключиц, а елка — в дымчатых алмазах, в дрожанье льющихся зарниц. И спрыгиваешь со ступени — как бы вдоль сердца моего, — и я один… Мигают тени. В окно синеет Рождество. Свеча сияющая плачет, и уменьшенный образ твой течет жемчужиной горячей, жемчужиною восковой.

<25 декабря 1923>

ВИДЕНИЕ

В снегах полуночной пустыни мне снилась матерь всех берез, и кто-то — движущийся иней — к ней тихо шел и что-то нес.