Вот идет солдат. Под мышкоюДетский гроб несет, детинушка.На глаза его суровыеСлезы выжала кручинушка.А как было живо дитятко,То и дело говорилося:«Чтоб ты лопнуло, проклятое!Да зачем ты и родилося?»
4. Ванька
Смешная сцена! Ванька-дуралей,Чтоб седока промыслить побогаче,Украдкой чистит бляхи на своейОбодранной и заморенной кляче.Не так ли ты, продажная краса,Себе придать желая блеск фальшивый,Старательно взбиваешь волосаНа голове, давно полуплешивой?Но оба вы – извозчик-дуралейИ ты, смешно причесанная дама, —Вы пробуждаете не смех в душе моей —Мерещится мне всюду драма.1850
«Мы с тобой бестолковые люди…»
Мы с тобой бестолковые люди:Что минута, то вспышка готова!Облегченье взволнованной груди,Неразумное, резкое слово.Говори же, когда ты сердита,Все, что душу волнует и мучит!Будем, друг мой, сердиться открыто:Легче мир – и скорее наскучит.Если проза в любви неизбежна,Так возьмем и с нее долю счастья:После ссоры так полно, так нежноВозвращенье любви и участья…1851
«Блажен незлобивый поэт…»
Блажен незлобивый поэт,В ком мало желчи, много чувства:Ему так искренен приветДрузей спокойного искусства;Ему сочувствие в толпе,Как ропот волн, ласкает ухо;Он чужд сомнения в себе —Сей пытки творческого духа;Любя беспечность и покой,Гнушаясь
дерзкою сатирой,Он прочно властвует толпойС своей миролюбивой лирой.Дивясь великому уму,Его не гонят, не злословят,И современники емуПри жизни памятник готовят…Но нет пощады у судьбыТому, чей благородный генийСтал обличителем толпы,Ее страстей и заблуждений.Питая ненавистью грудь,Уста вооружив сатирой,Проходит он тернистый путьС своей карающею лирой.Его преследуют хулы:Он ловит звуки одобреньяНе в сладком ропоте хвалы,А в диких криках озлобленья.И веря и не веря вновьМечте высокого призванья,Он проповедует любовьВраждебным словом отрицанья, —И каждый звук его речейПлодит ему врагов суровых,И умных и пустых людей,Равно клеймить его готовых.Со всех сторон его клянутИ, только труп его увидя,Как много сделал он, поймут,И как любил он – ненавидя!В день смерти Гоголя,21 февраля 1852
Муза
Нет, Музы ласково поющей и прекраснойНе помню над собой я песни сладкогласной!В небесной красоте, неслышимо, как дух,Слетая с высоты, младенческий мой слухОна гармонии волшебной не учила,В пеленках у меня свирели не забыла,Среди забав моих и отроческих думМечтой неясною не волновала умИ не явилась вдруг восторженному взоруПодругой любящей в блаженную ту пору,Когда томительно волнуют нашу кровьНеразделимые и Муза и Любовь…Но рано надо мной отяготели узыДругой, неласковой и нелюбимой Музы,Печальной спутницы печальных бедняков,Рожденных для труда, страданья и оков, —Той Музы плачущей, скорбящей и болящей,Всечасно жаждущей, униженно просящей,Которой золото – единственный кумир…В усладу нового пришельца в Божий мир,В убогой хижине, пред дымною лучиной,Согбенная трудом, убитая кручиной,Она певала мне – и полон был тоскойИ вечной жалобой напев ее простой.Случалось, не стерпев томительного горя,Вдруг плакала она, моим рыданьям вторя,Или тревожила младенческий мой сонРазгульной песнею… Но тот же скорбный стонЕще пронзительней звучал в разгуле шумном,Все слышалося в нем в смешении безумном:Расчеты мелочной и грязной суеты,И юношеских лет прекрасные мечты,Погибшая любовь, подавленные слезы,Проклятья, жалобы, бессильные угрозы.В порыве ярости, с неправдою людскойБезумная клялась начать упорный бой.Предавшись дикому и мрачному веселью,Играла бешено моею колыбелью,Кричала: «Мщение!» – и буйным языкомВ сообщники свои звала Господень гром!В душе озлобленной, но любящей и нежнойНепрочен был порыв жестокости мятежной.Слабея, медленно, томительный недугСмирялся, утихал… и выкупалось вдругВсе буйство дикое страстей и скорби лютойОдной божественно-прекрасною минутой,Когда страдалица, поникнув головой,«Прощай врагам своим!» – шептала надо мной…Так вечно плачущей и непонятной девыЛелеяли мой слух суровые напевы,Покуда наконец обычной чередойЯ с нею не вступил в ожесточенный бой.Но с детства прочного и кровного союзаСо мною разорвать не торопилась Муза:Чрез бездны темные Насилия и Зла,Труда и Голода она меня вела —Почувствовать свои страданья научилаИ свету возвестить о них благословила…1852
За городом
«Смешно! нас веселит ручей, вдали журчащий,И этот темный дуб, таинственно шумящий;Нас тешит песнею задумчивой своей,Как праздных юношей, вечерний соловей;Далекий свод небес, усеянный звездами,Нам кажется, простерт с любовию над нами;Любуясь месяцем, оглядывая даль,Мы чувствуем в душе ту тихую печаль,Что слаще радости… Откуда чувства эти?Чем так довольны мы?.. Ведь мы уже не дети!Ужель поденный труд наклонности к мечтамЕще в нас не убил?.. И нам ли, беднякам,На отвлеченные природой наслажденьяСвободы краткие истрачивать мгновенья?»– Э! полно рассуждать! искать всему причин!Деревня согнала с души давнишний сплин.Забыта тяжкая, гнетущая работа,Докучной бедности бессменная забота —И сердцу весело… И лучше поскорейСудьбе воздать хвалу, что в нищете своей,Лишенные даров довольства и свободы,Мы живо чувствуем сокровища природы,Которых сильные и сытые землиОтнять у бедняков голодных не могли…1852
«Ах, были счастливые годы!..»
(Из Гейне)
Ах, были счастливые годы!Жил шумно и весело я,Имел я большие доходы,Со мной пировали друзья;Я с ними последним делился,И не было дружбы нежней,Но мой кошелек истощился —И нет моих милых друзей!Теперь у постели больного —Как зимняя вьюга шумит —В ночной своей кофте, суровоСтаруха Забота сидит.Скрипя, раздирает мне ухоЕе табакерка порой.Как страшно кивает старухаСедою своей головой!Случается, снова мне снитсяТо полное счастья житье,И станет отраднее битьсяИзнывшее сердце мое…Вдруг скрип, раздирающий ухо, —И мигом исчезла мечта!Сморкается громко старуха,Зевает и крестит уста.1852
«О письма женщины, нам милой!..»
О письма женщины, нам милой!От вас восторгам нет числа,Но в будущем душе унылойГотовите вы больше зла.Когда погаснет пламя страстиИли послушаетесь выБлагоразумья строгой властиИ чувству скажете: увы! —Отдайте ей ее посланьяИль не читайте их потом,А то нет хуже наказанья,Как задним горевать числом.Начнешь с усмешкою ленивой,Как бред невинный и пустой,А кончишь злобою ревнивойИли мучительной тоской…О ты, чьих писем много, многоВ моем портфеле берегу!Подчас на них гляжу я строго,Но бросить в печку не могу.Пускай мне время доказало,Что правды в них и проку мало,Как в праздном лепете детей,Но и теперь они мне милы —Поблекшие цветы с могилыПогибшей юности моей!1852
Памяти приятеля
Наивная и страстная душа,В ком помыслы прекрасные кипели,Упорствуя, волнуясь и спеша,Ты честно шел к одной высокой цели;Кипел, горел – и быстро ты угас!Ты нас любил, ты дружеству был верен —И мы тебя почтили в добрый час!Ты по судьбе печальной беспримерен:Твой труд живет и долго не умрет,А ты погиб, несчастлив и незнаем!И с дерева неведомого плод,Беспечные, беспечно мы вкушаем.Нам дела нет, кто возрастил его,Кто посвящал ему и труд и время,И о тебе не скажет ничегоСвоим потомкам сдержанное племя…И, с каждым днем окружена тесней,Затеряна давно твоя могила,И память благодарная друзейДороги к ней не проторила…1853
Филантроп
Частию по глупой честности,Частию по простоте,Пропадаю в неизвестности,Пресмыкаюсь в нищете.Место я имел доходное,А доходу не имел:Бескорыстье благородное!Да и брать-то не умел.В Провиантскую комиссиюПоступивши, например,Покупал свою провизию —Вот какой миллионер!Не взыщите! честность яраяОдолела до ногтей;Даже стыдно вспомнить старое —Ведь имел уж и детей!Сожалели по Житомиру:«Ты-де нищим кончишь векИ семейство пустишь по миру,Беспокойный человек!»Я не слушал. СожаленияВ недовольство перешли,Оказались упущения,Подвели – и упекли!Совершилося пророчествоБлагомыслящих людей:Холод, голод, одиночество,Переменчивость друзей —Все мы, бедные, изведали,Чашу выпили до дна:Плачут дети – не обедали, —Убивается жена,Проклинает поведение,Гордость глупую мою;Я брожу как привидение,Но – свидетель Бог – не пью!Каждый день встаю ранехонько,Достаю насущный хлеб…Так мы десять лет ровнехонькоБились, волею судеб.Вдруг – известье незабвенное! —Получаю письмецо,Что в столице есть отменное,Благородное лицо;Муж, которому подобного,Может
быть, не знали вы,Сердца ангельски незлобногоИ умнейшей головы.Славен не короной графскою,Не приездом ко двору,Не звездою Станиславскою,А любовию к добру, —О народном просвещении,Соревнуя, генералВ популярном изложенииВосемь томов написал.Продавал в большом количествеИх дешевле пятака,Вразумить об электричествеВ них стараясь мужика.Словно с равными беседуя,Он и с нищими учтив,Нам терпенье проповедуя,Как Сократ красноречив.Он мое же поведениеМне как будто объяснил,И ко взяткам отвращениеЯ тогда благословил;Перестал стыдиться бедности:Да! лохмотья нищетыНе свидетельство зловредности,А скорее правоты!Снова благородной гордости(Человек самолюбив),Упования и твердостиЯ почувствовал прилив.«Нам Господь послал спасителя, —Говорю тогда жене, —Нашим крошкам покровителя!»И бедняжка верит мне.Горе мы забвенью предали,Сколотили сто рублей,Все как следует разведалиИ в столицу поскорей.Прикатили прямо к сроднику,Не пустил – ступай в трактир,Помолился я угоднику,Поначистил свой мундирИ пошел… Путем-дорогою,Чтоб участие привлечь,Я всю жизнь мою убогуюСовместил в такую речь:«Оттого-де ныне с голодуУмираю словно тварь,Что был глуп и честен смолоду,Знал, что значит Бог и царь.Не скажу: по справедливости(Невелик я генерал),По ребяческой стыдливостиДаже с правого не брал —И погиб… Я горе мыкаю,Я работаю за двух,Но не чаркой – вашей книгоюПодкрепляю слабый дух,Защитите!..»Не заставилиЖдать минуты ни одной.Вот в приемную поставили,Доложили чередой.Вот идет его сиятельство, —Я сробел; чуть жив стою;Впал в тупое замешательствоИ забыл всю речь свою.Тер и лоб и переносицу,В потолок косил глаза,Бормотал лишь околесицу,А о деле – ни аза!Изумились, брови сдвинули:«Что вам нужно?» – говорят.– Нужно мне… – Тут слезы хлынулиСовершенно невпопад.Просто вещь непостижимаяПриключилася со мной:Грусть, печаль неудержимаяОвладела всей душой.Все, чем жизнь богата с младостиДаже в нищенском быту, —Той поры счастливой радости,Попросту сказать: мечту —Все, что кануло и сгинулоВ треволненьях жизни сей,Все я вспомнил, все прихлынулоК сердцу… Жалкий дуралей!Под влиянием прошедшего,В грудь ударив кулаком,Взвыл я вроде сумасшедшегоПред сиятельным лицом!Все такие обстоятельстваИ в мундиришке изъянПривели его сиятельствоК заключенью, что я пьян.Экзекутора, холопа лиПопрекнули, что пустил,И ногами так затопали…Я лишился чувств и сил!Жаль, одним не осчастливили —Сами не дали пинка…Пьяницу с почетом вывелиДва огромных гайдука.Словно кипятком ошпаренный,Я бежал, не слыша ног,Мимо лавки пивоваренной,Мимо погребальных дрог,Мимо магазина швейного,Мимо бань, церквей и школ,Вплоть до здания питейного —И уж дальше не пошел!Дальше нечего рассказывать!Минет сорок лет зимой,Как я щеку стал подвязывать,Отморозивши хмельной.Чувства словно как заржавели,Одолела страсть к вину;Дети пьяницу оставили,Схоронил давно жену.При отшествии к родителям,Хоть кротка была весь век,Попрекнула покровителем.Точно: странный человек!Верст на тысячу в окружностиПовестят свой добрый нрав,А осудят по наружности:Неказист – так и неправ!Пишут, как бы свет весь зановоК общей пользе изменить,А голодного от пьяногоНе умеют отличить…1853
Отрывки из путевых записок графа Гаранского
(Перевод с французского: Trois mois dans la Patrie. Essais de Poesie et de Prose, suivis d’un Discours sur les moyens de parvenir au developpement des forces morales de la Nation Russe et des richesses naturelles de cet Etat. Par un Russe, comte de Garansky. 8 vol, in 4°. Paris, 1836) [16] .
Я путешествовал недурно: русский крайОригинальности имеет отпечаток;Не то чтоб в деревнях трактиры были – рай,Не то чтоб в городах писцы не брали взяток —Природа нравится громадностью своей.Такой громадности не встретите нигде вы:Пространства широко раскинутых степейЛугами здесь зовут; начнутся ли посевы —Не ждите им конца! подобно островам,Зеленые леса и серые селеньяПестрят равнину их, и любо видеть вамКартину сельского обычного движенья…Подобно муравью, трудолюбив мужик:Ни грубости их рук, ни лицам загорелымЯ больше не дивлюсь: я видеть их привыкВ работах полевых чуть не по суткам целым.Не только мужики здесь преданы труду,Но даже дети их, беременные бабы —Все терпят общую, по их словам, «страду»,И грустно видеть, как иные бледны, слабы!Я думаю, земель избыток и лесовСпособствует к труду всегдашней их охоте,Но должно б вразумлять корыстных мужиков,Что изнурительно излишество в работе.Не такова ли цель – в немецких сюртукахОсобенных фигур, бродящих между ними?Нагайки у иных заметил я в руках…Как быть! не вразумишь их средствами другими,Натуры грубые!.. Какие реки здесь!Какие здесь леса! Пейзаж природы русскойСо временем собьет, я вам ручаюсь, спесьС природы рейнской, но только не с французской!Во Франции провел я молодость свою;Пред ней, как говорят в стихах, все клонит выю,Но все ж по совести и громко признаю,Что я не ожидал найти такой Россию!Природа недурна: в том отдаю ей честь, —Я славно ел и спал, подьячим не дал штрафа…Да, средство странствовать и по России есть —С французской кухнею и с русским титлом графа!..Но только худо то, что каждый здесь мужикДворянский гонор мой, спокойствие и совестьБезбожно возмущал; одну и ту же повестьБормочет каждому негодный их язык:Помещик – лиходей! а если управитель,То, верно, – живодер, отъявленный грабитель!Спрошу ли ямщика: «Чей, братец, виден дом?»– Помещика… – «Что, добр?» – Нешто, хороший барин,Да только… – «Что, мой друг?» – С тяжелым кулаком,Как хватит – год хворай. – «Неужто? вот татарин!»– Э, нету, ничего! маненечко ретив,А добрая душа, не тяготит оброком,Почасту с мужиком и ласков и правдив,А то скулу свернет, вестимо, ненароком!Куда б еще ни шло за барином таким,А то и хуже есть. Вот памятное место:Тут славно мужички расправились с одним… —«А что?» – Да сделали из барина-то тесто. —«Как тесто?» – Да в куски живого изрубилЕго один мужик… попал такому в лапы… —«За что же?» – Да за то, что барин лаком былНа свой, примерно, гвоздь чужие вешать шляпы. —«Как так?» – Да так, сударь: как женится мужик,Веди к нему жену; проспит с ней перву ночку,А там и к мужу в дом… да наш народец дик,Сначала потерпел – не всяко лыко в строчку, —А после и того… А вот, примерно, тутНевольте посмотреть – домок на косогоре,Четыре барышни-сестрицы в нем живут,Так мужикам от них уж просто смех и горе:Именья – семь дворов; так бедно, что с трудомДай Бог своих детей прохарчить мужичонку,А тут еще беда: что год, то в каждый домСестрицы-барышни подкинут по ребенку. —«Как, что ты говоришь?» – А то, что в восемь летТак тридцать три души прибавилось в именье.Убытку барышням, известно дело, нет,Да, сударь, мужичкам какое разоренье!Ну, словом, все одно: тот с дворней выезжалРазбойничать, тот затравил мальчишку, —Таких рассказов здесь так много я слыхал,Что скучно, наконец, записывать их в книжку.Ужель помещики в России таковы?Я к многим заезжал; иные, точно, грубы —Муж ты своей жене, жена супругу вы,Сивуха, грязь и вонь, овчинные тулупы.Но есть премилые: прилично убран дом,У дочерей рояль, а чаще фортепьяно,Хозяин с Францией и с Англией знаком,Хозяйка не заснет без модного романа;Ну, все как водится у развитых людей,Которые глядят прилично на предметыИ вряд ли мужиков трактуют как свиней…Я также наблюдал – в окно моей кареты —И быт крестьянина: он нищеты далек!По собственным моим владеньям проезжая,Созвал я мужиков: составили кружокИ гаркнули: «Ура!..» С балкона наблюдая,Спросил: довольны ли?.. Кричат: «Довольны всем!»– И управляющим? – «Довольны»… О работахЯ с ними говорил, поил их – и затем,Бекаса подстрелив в наследственных болотах,Поехал далее… Я мало с ними был,Но видел, что мужик свободно ел и пил,Плясал и песни пел; а немец-управительКазался между них отец и покровитель…Чего же им еще?.. А если точно естьЛюбители кнута, поборники тиранства,Которые, забыв гуманность, долг и честь,Пятнают родину и русское дворянство, —Чего же медлишь ты, сатиры грозной бич?..Я книги русские перебирал все лето:Пустейшая мораль, напыщенная дичь —И лучшие темны, как стертая монета!Жаль, дремлет русский ум. А то чего б верней?Правительство казнит открытого злодея,Сатира действует и шире и смелей,Как пуля находить виновного умея.Сатире уж не раз обязана былаЕвропа (кажется, отчасти и Россия)Услугой важною……………1853
16
Три месяца в отчизне. Опыты в стихах и прозе, сопровождаемые рассуждением о мерах, способствующих развитию нравственных начал в русском народе и естественных богатств Российского государства. Сочинение россиянина, графа де Гаранского. Восемь томов в четвертую долю листа. Париж, 1836 (франц.).