Стихотворения (журнальный вариант)
Шрифт:
способной нюхать лишь воздух ее следов.
Он завопил как безумец: “Позор! Проклятье!”
На вопль обернулись. Тем часом желтое платье,
тараня плечом толпу, волокло по земле
тяжеленную тяжесть. Несносное существо!
Своим упрямством Елена бесила его.
Догнал, рванул корзину — она не давала:
“Ты же не раб, которого я нанимала!” —
“Отдай, мы оба устали!..” Он плелся за ней по пятам
туда, где машины гордые, как
богов и полубогов, мычали моторами
и ослепляли блистанием. Там
она обернулась, вспыхнув жестоким взором:
“Мальчишка, уйди!” — на миг он застыл у фургона,
испугавшись пантеры… Ее коготки
царапнули ему щеку. Они не спускали друг другу.
Она впилась ему в палец, он изорвал ей платье —
но Гектор выпрыгнул из машины и подал ей руку.
Он тянул ее в свой фургон, как пантеру в клеть.
Ахилл ощущал, как гордость его по капле
уходит из жил. Он больше не мог смотреть
в ту сторону. Крупные слезы падали
из глаз его. В дверцах мелькнул ее локоток.
Фургон отошел. Ахилл поднял плод, упавший в песок.
***
Она распрямила плечи
и кинула взор, который меня потряс,
как ни одна фигура английской речи…
Ее находили непредсказуемой, а подчас
и злой на язык. В рестораны ее не брали.
Она продавала бусы, платки, монисто,
переплетала бисером косы туристок,
а потом выбирала какой-нибудь угол тихий
вдали от женщин, бранившихся, как дроздихи,
за место на площади… У хижин, где манекены
красуются в пестрых саронгах и цельнокроеных
блузках, порхала моя Елена.
Витрины кокосовых масок, коралловых алых серег
отражались в волнах спокойных,
но взгляд Елены оценивал и стерег.
Холодной, нечеловеческой силой
она, как пантера, меня влекла.
О, как я тогда понимал Ахилла!
Собрав всю храбрость, какая во мне была,
я подошел к прилавку — как тот охотник,
который крадется к пантере шелковой,
уснувшей на ветке. Сказать ей, что я охотник
до карнавалов? Или купил бы шелковый
женский наряд? Но ее загадочный взгляд
выразил скуку. С минуту она постояла,
потом зевнула, еще улыбнулась вяло —
и пропала за спинами манекенов.
Точь-в-точь как кошка: устало зевнет — и прыг!
Мне показалось, что там, где была Елена,
воздух, порванный эхом, дрожит, как тростник.
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
“Омерос” — книга о Гомере и о море. Орфоэпическая доминанта Гомерова имени “мер” означает на антильском
И море, и Гомер — все движется любовью.
Гомером и морем книга Уолкотта проаллитерирована насквозь — вплоть до сцен африканского сражения второй мировой войны, где “омер” сквозит в именах Монтгомери и Роммеля.
Разговор с художницей-гречанкой о Гомере, красота звучания исконного имени поэта — Умерос, благородное очарование собеседницы — все это рождает напор ассоциаций и идей, которым суждено развиться в большое эпическое произведение. Одна из линий сюжета — война двух рыбаков Ахилла и Гектора за честь и любовь чернокожей красавицы служанки, тринидадской Елены.
Где-то на середине чтения вдруг выясняется, что о черной Елене повествует тот, кому она служит, — фермер-свиновод, ирландский эмигрант майор Планкетт. Он же представляет на островной конкурс эссе свою работу, явно ницшеанский подтекст которой подчеркивает наивную провинциальность отставного майора:
В истории он был учеником
Загадочного ментора, на ком
Остался и теперь ярлык фашиста,
Хоть все, что он писал, дышало чистой
Любовью к древней и к родной культуре…
Ни принцепсов Ганновера, ни бури
Вильгельма — с высшим он не ставил в ряд,
Когда сказал: “Историю творят
Немногие, а большинство людей
Свидетельствовать рождены о ней…”
В раннем сочинении немецкого философа речь идет о “пластической силе человека, народа или культуры как способности претворять и поглощать прошедшее и чужое и излечивать раны”. Лишь тот, кто осознал свое существование как наследство, чувствует благополучие дерева, пустившего прочные корни. Но, вечно опровергающий самого себя, Ницше говорит “да” и тому, кто не захотел никаких прочных корней, а выбрал погибнуть от глубины своих ран. Как могучие деревья падают от ран и, потеряв корни, носятся по бескрайнему морю, так Филоктет в наказание за убийство деревьев примет незаживающую ссадину от ржавого якоря и, не похожий на Филоктета античной трагедии, возлюбит свою рану, даже возгордится ею: станет вечерами мазать мазью ее “запекшиеся губы” и радоваться, что ей “нет исцеления”.
“Раны” и “корни” — две равноправные темы этой книги.
Планкетт — романный герой книги, Филоктет — трагедийный. Есть в “Омерос” и эпический центральный персонаж — Ахилл. Его чувства просты, ему покровительствуют божества земли и моря, он нашел дорогу в родную Африку, к племени своих предков, и ему, обретшему корни, будет принадлежать любовь Елены.
Вовлеченный в громадную круговерть своего повествования, Уолкотт все же не забывает возвращаться к тому, чьим именем названа книга. И кульминация “Омерос” — разговор автора с великим поэтом древности. “Кожа девушки пахнет лучше, чем все библиотеки мира”, — говорит Гомер, но автор слышит из его уст и другое: “Снискать любовь своего народа — это больше, чем просто найти любовь”.