Стихотворения. Поэмы. Проза
Шрифт:
Хоть все теперь в природе дремлет,
Одна моя любовь не спит;
Твои движенья, вздохи внемлет
И только на тебя глядит.
Приметь мои ты разговоры,
Помысль о мне наедине.
Брось на меня приятны взоры
И нежностью ответствуй мне.
Под этим стихотворением, составляющим как бы предисловие к другим не менее конфектным стишкам, не было подписано имени Державина. Очень может быть, что Христофорскому хотелось, чтобы стихи его казались собственным его произведением. Он же был убежден,
У дураков свой расчет. Дуракам счастье, говорит русская пословица.
Александра Степановна села у окошка и стала читать стихи.
Христофорский, лися перед Марьей Саввишной, был даже как-то особенно весел.
Стали разрезать кулебяку. Гости, подражая хозяину, выпили по рюмке забористой водки: доктор выпил, опрокинувши назад свою голову, старичок приказчик выпил, приподнявши только брови, Христофорский выпил, как будто только из приличия и поморщился. Все закусили, хозяйка сама подавала гостям тарелки с дымящимися кусками удивительно вкусного и жирного пирога, в соседней комнате шипел самовар, там готовился кофе.
Доктор увидел у Александры Степановны стихи Христофорского и стал их у нее выпрашивать; Александра Степановна не давала их.
– - Это вы сами сочинили стихи?
– - спросил доктор Христофорского.
– - Очень может быть, что это и я сочинил,-- с достоинством отвечал Христофорский.
– - Что же, это стишки амурные, разумеется! Ха, ха, ха! Степан Степаныч, поди-ка, брат, сюда: что ты там рассказываешь, попроси-ка Мокея Трифоныча нам какие-нибудь стишки прочесть.
– - А вы думаете, я не умею стихов писать?
– - Он все умеет,-- отозвался Баканов.
– - А на канате плясать вы умеете?
– - спросил доктор Христофорского, заливаясь смехом.
Вдруг Христофорский пощупал у себя в кармане, побледнел, поставил на стол тарелку с недоеденным пирогом и, не говоря ни слова, вышел.
Всех это изумило, кроме старичка приказчика, который всегда имел невозмутимо смиренный вид, до тех пор, пока кто-нибудь его самого не затрагивал.
Разумеется, Александра Степановна более всех изумилась мгновенному исчезновению Христофорского.
– - Он обиделся, -- сказала ома, с неудовольствием поглядевши на доктора.
Доктор поймал этот взгляд и сказал:
– - Да пускай обижается.
– - Что же это поднимать на смех человека, который ничего дурного не делает! Вы всегда над ним смеетесь.
– - Да коли он смешон!? а вы что за него заступаетесь?
Александра Степановна вспыхнула. Доктор поглядел на нее с лукавой миной и добавил:
– - Ведь это образчик дураков.
– - Дураков на свете нет,-- отозвался Баканов.
– - Как нет?
– - Да так же, что нет!
– - Это вы так думаете?
– - Пушкин так думал. Он всю жизнь свою искал настоящего дурака и никак найти не мог. Он сам это говорил однажды в присутствии Николая Алексеевича.
– - Какого Николая Алексеевича?
– - Ну, да у нас один Николай Алексеевич! Я о Полевом говорю: будто вы и не знаете!
– - Так, по-вашему, Христофорский умен? Ха, ха, ха!.. Удивительный вы человек, после
Прежде чем кончился завтрак у Баканова, Христофорский, запыхавшись, добежал до своей квартиры.-- Где Трофим?
– - спросил он дворника, который отпер ему калитку.
– - Сейчас тут был,-- отвечал дворник.
Быстрее молнии Христофорский взбежал по лестнице. Так и есть! ключ в замке, и замок не заперт! Мысль, что Трофим обокрал его, разом охватила все существо его, он чуть было не закричал: караул. Войдя в комнату, он оглядел ее, бросился под подушку за ключом, отпер комод, пощупал старую фуфайку, в рукаве которой были деньги, вынул их, сосчитал, все было цело. Христофорский перевел дух и успокоился.
"Хорошо, что я рано пришел,-- подумал он,-- как это я не запер двери! Вот был бы с носом-то, кабы меня всего обокрали; хорошо еще, что хватился вовремя".
Посидевши на диване да пожалевши о пироге, вспомнил он об обеде и вышел.
Заперши дверь, он спустился с лестницы. Ему пришло в голову удостовериться, дома ли Трофим. Он заглянул к нему в каморку. Трофима не было. На столе, рядом с сальным огарком, воткнутым в железный подсвечник, лежала гармоника; она первая бросилась ему в глаза, блестя своими серебристыми клапанами. Христофорский схватил ее, спрятал под шинель и опять поднялся по лестнице. Видит: дверь на чердак отперта; он тихонько притворил ее и, убедившись, что и на чердаке Трофима нет, забросил его гармонику в темный угол за кирпичную стенку, которая шла к дымовой трубе и отделяла большое сорное пространство, не освещенное никаким слуховым окном.
Сделавши это великое дело, Христофорский сошел на двор; лицо его было так красно, как будто он только что был в бане и парился.
– - Никто меня не спрашивал?-- спросил он дворника.
– - Никто!
– - А Прокофий где?
– - Прокофий!
– - Ну да! Черт ты эдакий, Прокофий?
– - Да он тут был. Вон и Трофим идет.
Трофим шел с заднего двора и нес на спине охапку дров, согнувшись в три погибели.
Христофорский, не дождавшись его, быстро вышел на улицу.
Заметно, что подвиг, совершенный им, не только радовал его, но и смущал. Ему не хотелось, чтобы Трофим заподозрил его в похищении гармоники.
X
Вечер, то есть сумерки застали Христофорского у Бакановых; опишу весь этот вечер, чтобы показать вам, как обыкновенно стали проходить вечера нашего ученого, нашего многодумного купца Баканова.
Баканов сам-третей сидел за ломберным столом в маленькой комнате, около залы, и играл в преферанс. Он сидел по обыкновению в халате, который он торопливо и как-то машинально запахивал у себя на груди всякий раз, когда приходилось ему сдавать карты. Он сидел на диванчике, сгорбившись, лениво загребал пальцами сданные ему карты, и когда приводил их на своих руках в порядок, подбирая масть к масти, умильно перекашивал лицо свое то в ту, то в другую сторону. "Эка мерзость! эка! эк его!
– - говорил он, если карты были плохи, или говорил: "Куплю" -- и брал прикупку с видом коварного сомнения, поглядывая на руки играющих.