Стихотворения. Поэмы

Пастернак Борис Леонидович

Но как бы то ни было, я избегал Их взглядов. Я не замечал их приветствий. Я знать ничего не хотел из богатств. Я вон вырывался, чтоб не разреветься.

Инстинкт прирожденный, старик-подхалим, Был невыносим мне. Он крался бок о бок И думал: «Ребячья зазноба. За ним, К несчастью, придется присматривать в оба».

«Шагни, и еще раз», – твердил мне инстинкт И вел меня мудро, как старый схоластик, Чрез девственный, непроходимый тростник Нагретых деревьев,

сирени и страсти.

«Научишься шагом, а после хоть в бег», — Твердил он, и новое солнце с зенита Смотрело, как сызнова учат ходьбе Туземца планеты на новой планиде.

Одних это всё ослепляло. Другим — Той тьмою казалось, что глаз хоть выколи. Копались цыплята в кустах георгин, Сверчки и стрекозы, как часики, тикали.

Плыла черепица, и полдень смотрел, Не смаргивая, на кровли. А в Марбурге Кто, громко свища, мастерил самострел, Кто молча готовился к Троицкой ярмарке.

Желтел, облака пожирая, песок. Предгрозье играло бровями кустарника, И небо спекалось, упав на кусок Кровоостанавливающей арники.

В тот день всю тебя, от гребенок до ног, Как трагик в провинции драму Шекспирову, Носил я с собою и знал назубок, Шатался по городу и репетировал.

Когда я упал пред тобой, охватив Туман этот, лед этот, эту поверхность (Как ты хороша!) – этот вихрь духоты — О чем ты? Опомнись! Пропало... Отвергнут.

Тут жил Мартин Лютер. Там – братья Гримм. Когтистые крыши. Деревья. Надгробья. И всё это помнит и тянется к ним. Всё – живо. И всё это тоже – подобья.

О, нити любви! Улови, перейми. Но как ты громаден, отбор обезьяний, Когда под надмирными жизни дверьми, Как равный, читаешь свое описанье!

Когда-то под рыцарским этим гнездом Чума полыхала. А нынешний жупел — Насупленный лязг и полет поездов Из жарко, как ульи, курящихся дупел.

Нет, я не пойду туда завтра. Отказ — Полнее прощанья. Всё ясно. Мы квиты. Да и оторвусь ли от газа, от касс, — Что будет со мною, старинные плиты?

Повсюду портпледы разложит туман, И в обе оконницы вставят по месяцу. Тоска пассажиркой скользнет по томам И с книжкою на оттоманке поместится.

Чего же я трушу? Ведь я, как грамматику, Бессонницу знаю. Стрясется – спасут. Рассудок? Но он – как луна для лунатика. Мы в дружбе, но я не его сосуд.

Ведь ночи играть садятся в шахматы Со мной на лунном паркетном полу. Акацией пахнет, и окна распахнуты, И страсть, как свидетель, седеет в углу.

И тополь – король. Я играю с бессонницей. И ферзь – соловей. Я тянусь к соловью. И ночь побеждает, фигуры сторонятся, Я белое утро в лицо узнаю. 1916, 1928

СЕСТРА

МОЯ – ЖИЗНЬ

Es braust der Wald, am Himmel zieh’n

Des Sturmes Donnerfl"uge,

Da mal’ ich in die Wetter hin,

O, M"adchen, deine Z"uge.

Nic. Lenau [7]

Посвящается Лермонтову

7

Бушует лес, по небу пролетают грозовые тучи, тогда на фоне бури я рисую, девочка, твои черты. Ник. Ленау (нем.).

ПАМЯТИ ДЕМОНА

Приходил по ночам В синеве ледника от Тамары, Парой крыл намечал, Где гудеть, где кончаться кошмару. Не рыдал, не сплетал Оголенных, исхлестанных, в шрамах. Уцелела плита За оградой грузинского храма. Как горбунья дурна, Под решеткою тень не кривлялась. У лампады зурна, Чуть дыша, о княжне не справлялась. Но сверканье рвалось В волосах, и, как фосфор, трещали. И не слышал колосс, Как седеет Кавказ за печалью. От окна на аршин, Пробирая шерстинки бурнуса, Клялся льдами вершин: Спи, подруга, – лавиной вернуся. Лето 1917года

НЕ ВРЕМЯ ЛЬ ПТИЦАМ ПЕТЬ

ПРО ЭТИ СТИХИ

На тротуарах истолку С стеклом и солнцем пополам. Зимой открою потолку И дам читать сырым углам. Задекламирует чердак С поклоном рамам и зиме, К карнизам прянет чехарда Чудачеств, бедствий и замет. Буран не месяц будет месть, Концы, начала заметет. Внезапно вспомню: солнце есть; Увижу: свет давно не тот. Галчонком глянет Рождество, И разгулявшийся денек Откроет много из того, Что мне и милой невдомек. В кашне, ладонью заслонясь, Сквозь фортку крикну детворе: Какое, милые, у нас Тысячелетье на дворе? Кто тропку к двери проторил, К дыре, засыпанной крупой, Пока я с Байроном курил, Пока я пил с Эдгаром По?

Пока в Дарьял, как к другу, вхож, Как в ад, в цейхгауз и в арсенал, Я жизнь, как Лермонтова дрожь, Как губы в вермут окунал.

ТОСКА

Для этой книги на эпиграф Пустыни сипли, Ревели львы, и к зорям тигров Тянулся Киплинг.

Зиял, иссякнув, страшный кладезь Тоски отверстой, Качались, ляская и гладясь Иззябшей шерстью.

Теперь качаться продолжая В стихах вне ранга, Бредут в туман росой лужаек И снятся Гангу.

Рассвет холодною ехидной Вползает в ямы, И в джунглях сырость панихиды И фимиама.

* * *

Сестра моя – жизнь и сегодня в разливе Расшиблась весенним дождем обо всех, Но люди в брелоках высоко брюзгливы И вежливо жалят, как змеи в овсе.