Стихотворения. Поэмы

Пастернак Борис Леонидович

У старших на это свои есть резоны. Бесспорно, бесспорно смешон твой резон, Что в грозу лиловы глаза и газоны И пахнет сырой резедой горизонт.

Что в мае, когда поездов расписанье Камышинской веткой читаешь в купе, Оно грандиозней Святого Писанья И черных от пыли и бурь канапе.

Что только нарвется, разлаявшись, тормоз На

мирных сельчан в захолустном вине, С матрацев глядят, не моя ли платформа, И солнце, садясь, соболезнует мне.

И в третий плеснув, уплывает звоночек Сплошным извиненьем: жалею, не здесь. Под шторку несет обгорающей ночью И рушится степь со ступенек к звезде.

Мигая, моргая, но спят где-то сладко, И фата-морганой любимая спит Тем часом, как сердце, плеща по площадкам, Вагонными дверцами сыплет в степи.

ПЛАЧУЩИЙ САД

Ужасный! – Капнет и вслушается, Всё он ли один на свете Мнет ветку в окне, как кружевце, Или есть свидетель.

Но давится внятно от тягости Отеков – земля ноздревая, И слышно: далеко, как в августе, Полуночь в полях назревает.

Ни звука. И нет соглядатаев. В пустынности удостоверясь, Берется за старое – скатывается По кровле, за желоб и через.

К губам поднесу и прислушаюсь, Всё я ли один на свете, — Готовый навзрыд при случае, — Или есть свидетель.

Но тишь. И листок не шелохнется. Ни признака зги, кроме жутких Глотков и плескания в шлепанцах И вздохов и слез в промежутке.

ЗЕРКАЛО

В трюмо испаряется чашка какао, Качается тюль, и – прямой Дорожкою в сад, в бурелом и хаос К качелям бежит трюмо.

Там сосны враскачку воздух саднят Смолой; там по маете Очки по траве растерял палисадник, Там книгу читает Тень.

И к заднему плану, во мрак, за калитку В степь, в запах сонных лекарств Струится дорожкой, в сучках и в улитках Мерцающий жаркий кварц.

Огромный сад тормошится в зале В трюмо – и не бьет стекла! Казалось бы, всё коллодий залил, С комода до шума в стволах.

Зеркальная всё б, казалось, нахлынь Непотным

льдом облила, Чтоб сук не горчил и сирень не пахла, — Гипноза залить не могла.

Несметный мир семенит в месмеризме, И только ветру связать, Что ломится в жизнь и ломается в призме, И радо играть в слезах.

Души не взорвать, как селитрой залежь, Не вырыть, как заступом клад. Огромный сад тормошится в зале В трюмо – и не бьет стекла.

И вот, в гипнотической этой отчизне Ничем мне очей не задуть. Так после дождя проползают слизни Глазами статуй в саду.

Шуршит вода по ушам, и, чирикнув, На цыпочках скачет чиж. Ты можешь им выпачкать губы черникой, Их шалостью не опоишь.

Огромный сад тормошится в зале, Подносит к трюмо кулак, Бежит на качели, ловит, салит, Трясет – и не бьет стекла!

ДЕВОЧКА

Ночевала тучка золотая

На груди утеса великана.

Из сада, с качелей, с бухты-барахты Вбегает ветка в трюмо! Огромная, близкая, с каплей смарагда На кончике кисти прямой.

Сад застлан, пропал за ее беспорядком, За бьющей в лицо кутерьмой. Родная, громадная, с сад, а характером — Сестра! Второе трюмо!

Но вот эту ветку вносят в рюмке И ставят к раме трюмо. Кто это, – гадает, – глаза мне рюмит Тюремной людской дремой?

* * *

Ты в ветре, веткой пробующем, Не время ль птицам петь, Намокшая воробышком Сиреневая ветвь!

У капель – тяжесть запонок, И сад слепит, как плес, Обрызганный, закапанный Мильоном синих слез.

Моей тоскою вынянчен И от тебя в шипах, Он ожил ночью нынешней, Забормотал, запах.

Всю ночь в окошко торкался, И ставень дребезжал. Вдруг дух сырой прогорклости По платью пробежал.

Разбужен чудным перечнем Тех прозвищ и времен, Обводит день теперешний Глазами анемон.