Стихотворения. Поэмы

Пастернак Борис Леонидович

Ночь тиха. Ясна и морозна ночь, Как слепой щенок – молоко, Всею темью пихт неосознанной Пьет сиянье звезд частокол.

Будто каплет с пихт. Будто теплятся. Будто воском ночь заплыла. Лапой ели на ели слепнет снег, На дупле – силуэт дупла.

Будто эта тишь, будто эта высь, Элегизм телеграфной волны — Ожиданье, сменившее крик: «Отзовись!» Или

эхо другой тишины.

Будто нем он, взгляд этих игл и ветвей, А другой, в высотах, – тугоух, И сверканье пути на раскатах – ответ На взыванье чьего-то ау.

Стужа. Ночь в окне, как приличие, Соблюдает холод льда. В шубе, в креслах Дух и мурлычет – и Всё одно, одно всегда.

Губы, губы! Он стиснул их до крови, Он трясется, лицо обхватив. Вихрь догадок родит в биографе Этот мертвый, как мел, мотив.

4. Фуфайка больного

От тела отдельную жизнь, и длинней Ведет, как к груди непричастный пингвин Бескрылая кофта больного – фланель: То каплю тепла ей, то лампу придвинь.

Ей помнятся лыжи. От дуг и от тел, Терявшихся в мраке, от сбруи, от бар Валило. Казалось – сочельник потел! Скрипели, дышали езда и ходьба.

Усадьба и ужас, пустой в остальном: Шкафы с хрусталем и ковры и лари. Забор привлекало, что дом воспален. Снаружи казалось, у люстр плеврит.

Снедаемый небом, с зимою в очах, Распухший кустарник был бел, как испуг. Из кухни, за сани, пылавший очаг Клал на снег огромные руки стряпух.

5. Кремль в буран конца 1918 года

Как брошенный с пути снегам Последней станцией в развалинах, Как полем в полночь, в свист и гам, Бредущий через силу в валяных,

Как пред концом, в упаде сил С тоски взывающий к метелице, Чтоб вихрь души не угасил, К поре, как тьмою всё застелется.

Как схваченный за обшлага Хохочущею вьюгой нарочный, Ловившей кисти башлыка, Здоровающеюся в наручнях,

А иногда! – А иногда, Как пригнанный канатом накороть Корабль, с гуденьем, прочь к грядам Срывающийся чудом с якоря,

Последней ночью, несравним Ни с чем, какойо странный, пенный весь, Он, Кремль, в оснастке стольких зим, На нынешней срывает ненависть.

И грандиозный, весь в былом, Как визьонера дивинация, Несется, грозный, напролом, Сквозь

неистекший в девятнадцатый.

Под сумерки к тебе в окно Он всею медью звонниц ломится. Боится, видно, – год мелькнет, — Упустит и не познакомится.

Остаток дней, остаток вьюг, Сужденных башням в восемнадцатом, Бушует, прядает вокруг, Видать – не наигрались насыто.

За морем этих непогод Предвижу, как меня, разбитого, Ненаступивший этот год Возьмется сызнова воспитывать.

6. 13 января 1919 года

Тот год! Как часто у окна Нашептывал мне, старый: «Выкинься». А этот, новый, всё прогнал Рождественскою сказкой Диккенса.

Вот шепчет мне: «Забудь, встряхнись!» И с солнцем в градуснике тянется Точь-в-точь, как тот дарил стрихнин И падал в пузырек с цианистым.

Его зарей, его рукой, Ленивым веяньем волос его Почерпнут за окном покой У птиц, у крыш, как у философов.

Ведь он пришел и лег лучом С панелей, с снеговой повинности. Он дерзок и разгорячен, Он просит пить, шумит, не вынести.

Он вне себя. Он внес с собой Дворовый шум и – делать нечего: На свете нет тоски такой, Которой снег бы не вылечивал.

7

Мне в сумерки ты всё – пансионеркою, Всё – школьницей. Зима. Закат лесничим В лесу часов. Лежу и жду, чтоб смерклося, И вот – айда! Аукаемся, кличем.

А ночь, а ночь! Да это ж ад, дом ужасов! Проведай ты, тебя б сюда пригнало! Она – твой шаг, твой брак, твое замужество, И тяжелей дознаний трибунала.

Ты помнишь жизнь? Ты помнишь, стаей горлинок Летели хлопья грудью против гула. Их вихрь крутил, кутя, валясь прожорливо С лотков на снег, их до панелей гнуло!

Перебегала ты! Ведь он подсовывал Ковром под нас салазки и кристаллы! Ведь жизнь, как кровь, до облака пунцового Пожаром вьюги озарясь, хлестала!

Движенье помнишь? Помнишь время? Лавочниц? Палатки? Давку? За разменом денег Холодных, звонких, – помнишь, помнишь давешних Колоколов предпраздничных гуденье?

Увы, любовь! Да, это надо высказать! Чем заменить тебя? Жирами? Бромом? Как конский глаз, с подушек, жаркий, искоса Гляжу, страшась бессонницы огромной.