Стихотворения. Поэмы

Твардовский Александр Трифонович

₁₉₆₆

Есть имена и есть такие даты

Есть имена и есть такие даты, — Они нетленной сущности полны. Мы в буднях перед ними виноваты, — Не замолить по праздникам вины. И славословья музыкою громкой Не заглушить их памяти святой. И в наших будут жить они потомках, Что, может, нас оставят за чертой.

1966

Листва отпылала

Листва отпылала, опала, и запахом поздним Настоян осинник — гарькавым и легкоморозным. Последними пали неблеклые листья сирени. И

садики стали беднее, светлей и смиренней. Как пот, остывает горячего лета усталость. Ах, добрая осень, такую бы добрую старость: Чтоб вовсе она не казалась досрочной, случайной И все завершалось, как нынешний год урожайный; Чтоб малые только ее возвещали недуги И шла бы она под уклон безо всякой натуги. Но только в забвенье тревоги и боли насущной Доступны утехи и этой мечты простодушной.

₁₉₆₆

Я знаю, никакой моей вины

Я знаю, никакой моей вины В том, что другие не пришли с войны, В том, что они – кто старше, кто моложе — Остались там, и не о том же речь, Что я их мог, но не сумел сберечь, — Речь не о том, но все же, все же, все же…

₁₉₆₆

Стой, говорю: всему помеха

Стой, говорю: всему помеха — То, что, к перу садясь за стол, Ты страсти мелочной успеха На этот раз не поборол. Ты не свободен был. И даже Стремился славу подкрепить, Чтоб не стоять у ней на страже, Как за жену, спокойным быть. Прочь этот прах, расчет порочный, Не надо платы никакой — Ни той, посмертной, ни построчной, — А только б сладить со строкой. А только б некий луч словесный Узреть, не зримый никому, Извлечь его из тьмы безвестной И удивиться самому. И вздрогнуть, веря и не веря Внезапной радости своей, Боясь находки, как потери, Что с каждым разом все больней.

<1966>

Береза

На выезде с кремлевского двора, За выступом надвратной башни Спасской, Сорочьей черно-белою раскраской Рябеет – вдруг – прогиб ее ствола. Должно быть, здесь пробилась самосевом, Прогнулась, отклоняясь от стены, Угадывая, где тут юг, где север, Высвобождая крону из тени… Ее не видно по пути к царь-пушке За краем притемненного угла. Простецкая – точь-в-точь с лесной опушки, С околицы забвенной деревушки, С кладбищенского сельского бугра… А выросла в столице ненароком, Чтоб возле самой башни мировой Ее курантов слушать мерный бой И города державный рокот. Вновь зеленеть, и вновь терять свой лист, И красоваться в серебре морозном, И на ветвях качать потомство птиц, Что здесь кружились при Иване Грозном. И вздрагивать во мгле сторожевой От гибельного грохота и воя, Когда полосовалось над Москвой Огнями небо фронтовое. И в кольцах лет вести немой отсчет Всему, что пронесется, протечет На выезде, где в памятные годы Простые не ходили пешеходы; Где только по звонку, блюдя черед, Машины – вниз – на площадь, на народ, Ныряли под ступенчатые своды И снизу вырывались из ворот. И стольких здесь она перевидала, Встречая, провожая всякий раз, Своих, чужих – каких там ни попало, — И отразилась в стольких парах глаз, По ней скользнувших мимолетным взглядом В тот краткий миг, как проносились рядом… Нет, не бесследны в мире наши дни, Таящие надежду иль угрозу. Случится

быть в Кремле – поди взгляни На эту неприметную березу. Какая есть – тебе предстанет вся, Запас диковин мало твой пополнит, Но что-то вновь тебе напомнит, Чего вовеки забывать нельзя…

₁₉₆₆

Такою отмечен я долей бедовой

Такою отмечен я долей бедовой: Была уже мать на последней неделе, Сгребала сенцо на опушке еловой, — Минута пришла – далеко до постели. И та закрепилась за мною отметка, Я с детства подробности эти усвоил, Как с поля меня доставляла соседка С налипшей на мне прошлогоднею хвоей. И не были эти в обиду мне слухи, Что я из-под елки, и всякие толки, — Зато, как тогда утверждали старухи, Таких, из-под елки, Не трогают волки. Увы, без вниманья к породе особой, Что хвойные те означали иголки, С великой охотой, С отменною злобой Едят меня всякие серые волки. Едят, но недаром же я из-под ели: Отнюдь не сказать, чтобы так-таки съели.

₁₉₆₆

Я сам дознаюсь, доищусь

Я сам дознаюсь, доищусь До всех моих просчетов. Я их припомню наизусть, — Не по готовым нотам. Мне проку нет, – я сам большой, — В смешной самозащите. Не стойте только над душой, Над ухом не дышите.

₁₉₆₆

На дне моей жизни

На дне моей жизни, на самом донышке Захочется мне посидеть на солнышке, На теплом пенушке. И чтобы листва красовалась палая В наклонных лучах недалекого вечера. И пусть оно так, что морока немалая — Твой век целиком, да об этом уж нечего. Я думу свою без помехи подслушаю, Черту подведу стариковскою палочкой: Нет, все-таки нет, ничего, что по случаю Я здесь побывал и отметился галочкой.

₁₉₆₇

Допустим, ты свое уже оттопал

Допустим, ты свое уже оттопал И позади – остался твой предел, Но при тебе и разум твой, и опыт, И некий срок еще для сдачи дел Отпущен – до погрузки и отправки. Ты можешь на листах ушедших лет Внести еще какие-то поправки, Чертой ревнивой обводя свой след; Самозащите доверяясь шаткой, Невольно прихорашивать итог… Но вдруг подумать: Нет, спасибо в шапку, От этой сласти береги нас Бог. Нет, лучше рухнуть нам на полдороге, Коль не по силам новый был маршрут. Без нас отлично подведут итоги И, может, меньше нашего наврут.

₁₉₆₈

Время, скорое на расправу

Время, скорое на расправу, В меру дней своих скоростных, Власть иную, иную славу Упраздняет – и крест на них. Время даже их след изгладит Скоростным своим утюжком. И оно же не в силах сладить С чем, подумаешь! – со стишком. Уж оно его так и этак Норовит забвенью предать И о том объявить в газетах И по радио… Глядь-поглядь, За каким-то минучим сроком — И у времени с языка Вдруг срывается ненароком Из того же стишка — Строка.