Стихотворения. Рассказы. Пьесы

Брехт Бертольд

СПЕКТАКЛЬ ОКОНЧЕН

Спектакль окончен. Сыграна пьеса. Медленно Опорожняется вялая кишка театра. В своих уборных Стирают румяна и пот пройдошистые продавцы Смешанной в спешке мимики, сморщенной риторики. Наконец Освещение сходит на нет, которое жалкую Разоблачало халтуру, и погружается в сумерки Прекрасная пустота поруганной сцены. В пустом, Слегка еще дурно пахнущем зале сидит наш добрый Драмодел, ненасытный, пытается он Вспомнить все про себя.

ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ О КРЫСОЛОВЕ ИЗ ГАМЕЛЬНА

Крысолов из города Гамельна — Это в Гамельне знает любой — Он тысячу, если не больше, детей Своей дудкой увлек за собой. Он долго играл, их сердца смутив, — Это был превосходный мотив. Крысолов из города Гамельна, С малышами пустился он в путь, Чтоб место для них на земле подыскать Поприличней какое-нибудь. Он долго играл, их сердца смутив, — Это был превосходный мотив. Крысолов из города Гамельна, А в какие он вел их места? Но

дети взволнованы были меж тем, И, по-видимому, неспроста. Он долго играл, их сердца смутив, — Это был превосходный мотив. Крысолов из города Гамельна, Когда вышел из города он, Отменной игрою своей, говорят, Он и сам уже был покорен. Я долго играю, сердца их смутив, — Превосходный это мотив. Крысолов из города Гамельна, Далеко не сумел он уйти — Он сбился с дороги, в горах заплутав, И вернулся к началу пути. Слишком долго играл он, сердца их смутив, — Слишком был превосходен мотив. Крысолов из города Гамельна Был повешен, все знают о том, А все же о дудке, о дудке его Говорилось немало потом. Он долго играл, их сердца смутив, — Это был превосходный мотив.

ЛОШАДЬ РУУСКАНЕНА

Когда третья зима всемирного кризиса наступила, Крестьяне под Нивалой валили лес, как обычно. И, как обычно, низкорослые лошадки Волочили бревна к реке, но в этом го Они получили за бревно всего пять финских марок, то есть столько, Сколько стоит кусок мыла. Когда наступила четвертая весна всемирного кризиса, Были проданы с молотка дворы тех, кто не уплатил осенью налогов. Те же, кто уплатил, не могли купить овса лошадям, Необходимым для всех работ — полевых и лесных, — И у лошадей торчали ребра, чуть ли не протыкая Шкуру, лишенную блеска. И тогда пристав из Нивалы Пришел к мужику Руусканену на поле и сказал Важно: «Разве ты не знаешь, что есть закон, Воспрещающий мучить животных. Взгляни на твою лошадь. Ребра Торчат у нее из-под шкуры. Эта лошадь Больна, ее надо зарезать». Сказал и пошел. Но три дня спустя, Проходя мимо, он снова увидал Руусканена Со своим тощим конем на своем крохотном поле, словно Ничего не случилось, и не было закона, и не было пристава. Озлясь, Он послал двух жандармов с строжайшим приказом Отобрать у Руусканена лошадь и Немедленно отвести подвергавшееся издевательствам животное К живодеру. Жандармы же, волоча за собой лошадь Руусканена По деревне, увидели, когда оглянулись, Что из всех домов высыпают крестьяне и бегут Следом за лошадью, и на краю деревни Они неуверенно остановились, и крестьянин Нисканен, Смирный мужик, приятель Руусканена, высказал предложенье: Соберут они, дескать, всем миром, немного овса Для этой лошади, и тогда ее резать не надо. Так что жандармы привели к животнолюбивому приставу Не лошадь, а крестьянина Нисканена, носителя радостной вести, Спасительной для лошади Руусканена. «Слушай, пристав, — Так он сказал, — эта лошадь не больна, Она просто не ела, а Руусканен Без своей лошади с голоду помрет. Зарежь его лошадь, И вскоре придется зарезать хозяина. Так-то вот, пристав». «Как ты со мной говоришь? — сказал пристав. — Лошадь Больная, закон есть закон, и потому ее зарежут». Угрюмо вернулись Вместе с Нисканеном в деревню оба жандарма, Вытащили у Руусканена из конюшни лошадь Руусканена, Собрались волочить ее к живодеру, но, Подойдя к краю деревни, увидали, что там пятьдесят Мужиков стоят, как гранитные глыбы, и смотрят Молча на обоих жандармов. Молча Оставили оба клячу у края деревни. По-прежнему молча Крестьяне Нивалы повели клячу Руусканена Назад, в конюшню. «Это мятеж!» — сказал пристав. Через день Поездом из Оулу прибыло десять жандармов С винтовками — в Нивалу, Окруженную цветущими полянами, чтобы только доказать, Что закон есть закон. В этот день каждый Мужик снял с гвоздя, вбитого в чистую стену, Ружье, висевшее рядом с ковриком, Где вышиты были изречения из Библии, — старое ружье, От гражданской войны 1918 года. Оно было выдано Против красных. Теперь Его повернули против десяти жандармов Из Оулу. Уже в тот же вечер Триста крестьян, пришедших из многих окрестных Деревень, окружили дом пристава На холме близ церкви. Несмелой походкой Вышел пристав на крыльцо, поднял белую руку И сладко заговорил о лошади Руусканена, суля Оставить ее в живых, но крестьяне Говорили уже не о лошади Руусканена, — они требовали Прекращения продаж с молотка и отмены Налогов. Напуганный до смерти, Пристав побежал к телефону, потому что крестьяне Забыли не только о том, что есть закон, но и о том, Что есть телефон в доме пристава, и он передал В Хельсинки ко телефону свой вопль о помощи, и в ту же ночь Хельсинки, столицы, на семи автобусах Прибыли двести солдат, вооруженных пулеметами, во главе с броневиком. И эта военная сила Одолела крестьян — их пороли в Народном доме. Суд в Нивале приговорил зачинщиков К полутора годам тюрьмы, чтобы в Нивале был Восстановлен порядок. Изо всех виновных Была помилована только лошадь Руусканена Вследствие личного вмешательства государственного министра, На основании многочисленных петиций.

¹⁹⁴¹

НАУЧИ МЕНЯ

Когда я был юн, для меня по моей просьбе Вырезали ножом на деревянной доске и разрисовали тушью Портрет старика, скребущего покрытую коростой грудь. Взгляд его был преисполнен мольбы и надежды на поученье. Но другой доски, что должна была висеть рядом с первой, С изображением молодого человека, поучающего старика, Так для меня и не сделали. Когда

я был юн, я надеялся Найти старика, согласного, чтоб его поучали. Когда я состарюсь, меня, я надеюсь, Найдет молодой человек, Согласный меня поучать.

ТАЙФУН

Во время бегства от маляра в Соединенные Штаты Мы внезапно заметили, что наш маленький корабль стоит на месте. Всю ночь и весь день Он стоял неподвижно на уровне Луцона в Китайском море. Некоторые говорили, что виною тому — тайфун, свирепствующий на севере, Другие опасались немецких пиратов. Все Предпочитали тайфун немцам.

¹⁹⁴¹

ПОСЛЕ СМЕРТИ МОЕЙ СОТРУДНИЦЫ М. Ш

1 На девятый год бегства от Гитлера, Изнуренная скитаниями, Холодом, голодом зимней Финляндии, Ожиданием визы на другой континент, Умерла товарищ Штеффин В красной столице Москве. 2 Погиб мой генерал, Погиб мой солдат. Ушел мой ученик, Ушел мой учитель. Умер мой опекун, Умер мой подопечный. 3 Когда час наступил и не столь уж непреклонная смерть, Пожав плечами, мне показала пять истлевших легочных долей, Бессильная жизнь залатать шестой, последней, Я поспешно собрал пятьсот поручений, Дел, которые надо исполнить тотчас и завтра, в грядущем году И в ближайшее семилетие, Задал множество важных вопросов, которые Разрешить могла лишь она, умирающая. И, поглощенная ими, Она легче приняла смерть. 4 В память хрупкой моей наставницы. Ее глаз, пылавших синим гневным огнем, Ее поношенной накидки, с большим Капюшоном, с широким подолом, я переназвал Созвездие Ориона в созвездие Штеффин. Глядя теперь в небо и грустно покачивая головой, Я временами слышу слабеющий кашель. 5 Руины. Вот еще деревянная шкатулка для черновиков, Вот баварские ножички, конторка, грифельная доска, Вот маски, приемничек, воинский сундучок_? Вот ответы, но нет вопрошающего. Высоко над деревьями Стоит созвездие Штеффин.

¹⁹⁴¹

НА САМОУБИЙСТВО ИЗГНАННИКА В. Б

Я слышал, ты поднял на себя руку, Чтобы не дать палачу работы. Восемь лет в изгнании наблюдая, как крепнет враг, Ты последней не одолел границы И земной перешел рубеж. Рушится Европа. В главы государств Выходят главари бандитских шаек. Столько оружия, что людей не видно. Будущее объято тьмой, а силы Добра ослаблены. Ты это понял И добил свое измученное тело.

¹⁹⁴¹

РАЗМЫШЛЯЯ ПРО АД

Размышляя, как я слышал, про ад, Мой брат Шелли решил, что это место Похоже приблизительно на город Лондон. Я, Живущий не в Лондоне, но в Лос-Анджелесе, Размышляя про ад, нахожу, что еще больше Он должен походить на Лос-Анджелес. И в аду, Несомненно, есть такие же пышные сады С цветами размером с дерево, правда, вянущими Мгновенно, если их не полить Весьма дорогой водой. И фруктовые рынки С завалами плодов, впрочем, Лишенных запаха и вкуса. И бесконечные Колонны автомобилей, которые Легче своих же теней, быстрее Глупых мыслей — сверкающие лимузины, А в них розовые люди, пришедшие из ниоткуда, едущие в никуда И дома, построенные для счастливых и поэтому Пустые, даже когда заселены. И в аду не все дома уродливы. Но страх быть выброшенным на улицу Снедает обитателей вилл не меньше, Чем обитателей бараков.

СОНЕТ В ЭМИГРАЦИИ

Я, изгнанный на ярмарку, бреду, Живой среди живоподобных мумий; Кому продать плоды моих раздумий? Бреду по старым камням, как в бреду, По старым камням, вытертым до блеска Шагами безнадежных ходоков. Мне «spell your пате» [3] твердят из-за столов Ах, это «пате» звучало прежде веско! И слава богу, если им оно Неведомо, поскольку это имя Доносом обесчещено давно. Мне приходилось толковать с такими; Они правы, что, судя по всему. Не доверяют рвенью моему.

3

Скажите ваше имя по буквам (англ.).

ДЕЛА В ЭТОМ ГОРОДЕ ТАКОВЫ

Дела в этом городе таковы, что Я веду себя так: Входя, называю фамилию и предъявляю Бумаги, ее подтверждающие, с печатями, Которые невозможно подделать. Говоря что-либо, я привожу свидетелей, чья правдивость Удостоверена документально. Безмолвствуя, придаю лицу Выражение пустоты, чтобы было ясно, Что я ни о чем не думаю. Итак, Я не позволю никому попросту доверять мне. Любое доверие я отвергаю. Так я поступаю, зная, что дела в этом городе таковы, что Делают доверие невозможным. Все-таки временами, Когда я огорчен или отвлечен, Случается, что меня застигают врасплох Вопросами: не обманщик ли я, не соврал ли я, Не таю ли чего-нибудь? И тогда я по-прежнему теряюсь, Говорю неуверенно и забываю Все, что свидетельствует в мою пользу, И вместо этого испытываю стыд.