Стихотворения

Тарловский Марк Ариевич

ГРИФ

За надрывным Карадагом Гриф распластан рыжеперый, Смертью праведной и спорой Угрожающий бродягам. А бродить не всякий может По разъятому вулкану, И, когда я в пропасть кану, Рыжий гриф мой труп изгложет… Это было: рвань сандалий, Сгустки крови на ладонях, Отклик стона в гулких доньях Лавой ущемленных далей, Рожь изъеденных тропинок, Скрежет зыблемых карнизов, А вверху - крылатый вызов На неравный поединок. Эту битву всякий знает, Все над пропастью мы виснем, Некий гриф беспутным жизням О судьбе напоминает. Сквозь года, сквозь тучи зрячий, Смотрит хищник терпеливый На приливы и отливы Человеческой удачи. Он с паденьем не торопит, Он спокоен, потому что Виноградный сок Алушты Будет неизбежно допит, Потому

что мы летаем Только раз и только книзу И беспамятному бризу Клок одежды завещаем. 1929

УТЕШИТЕЛЬНОЕ ПИСЬМО

А писем нет… И Вам неведом Владеющий почтамтом рок. За завтраком и за обедом Вы ждете запоздалых строк… О как медлительно, как туго Ворочаются пальцы друга. Не снисходящего к письму, Глухого к счастью своему! Но, слогом не пленяя новым, Склоняя Вас к иным словам, С приветом, незнакомым Вам, Нежданное я шлю письмо Вам, И сердца неуемный бой Глушу онегинской строфой. Строфа бессмертного романа, Недюжинных поэтов гуж, Она пригодна для обмана Обманом уязвленных душ. В какой же стиль ее оправить? Каким эпиграфом возглавить? Врагу волшебниц и мадонн Какой приличествует тон?
– Я перелистывал письмовник, Незаменимый для портних, - Но я не пакостный жених, И не кузен, и не любовник… Забыта вежливая "ять", И я не знаю, как начать. Ну, как живете? Что видали? В каком вращаетесь кругу? Какие блещут этуали На Коктебельском берегу? А, впрочем, праздные вопросы Стряхнем, как пепел с папиросы, И пусть курится до зари Наркотик легкий causerie. Есть в Коктебеле полу-терем, Полу- чердак, полу-чертог. Живет в нем женщина-цветок, Хранимая покорным зверем. Кто эти двое?
– Вы да я (Признаюсь, правды не тая). На севере, в потоке будней, Все так меняется, спеша, Но в зыбке гор, в медузьем студне Незыблема моя душа. Завороженная собою, Она покорствует покою, И только раз за пять недель Сменил мне душу Коктебель. Его характер изначальный Бессменно властвовал во мне, Затем что сменность глубине Обратно- пропорциональна (Чем буря более сильна, Тем долее ее волна). Он мэтром, genius'ом loci, Явил свой мужественный лик, И я тонул в глухом колодце Проповедей его и книг, И, на суровом Карадаге Учась возвышенной отваге, Сменил на холостую стать Любовь к "жене" и веру в мать. Я был - как вахтенный в походе, Как праведник, как слон-самец, В плену забывший, наконец, Подруг, живущих на свободе, И долго радовался там Мужского ветра голосам. Но дни бесстрастья пробежали, И, каменный еще вчера, Мир Коктебеля в мягкой шали Не брат мне больше, а сестра; Мне звезды - женскими глазами, Мне волны - женскими губами, Мне суша - вышитым платком, - И эта женственность - кругом. Шарманщик переводит валик (За маршем воли - нежный бред), И, свет преображая в свет, В глазу меняется хрусталик, А сердце шепчет: - Брось перо И чувствуй - просто и остро! 1929

ИСТОРИЯ ЖИЗНИ

Розой отрочества туманного, В ожиданьи усекновения, Голова моя Иоаннова Вознеслась над садом забвения. Но как буря страсть Саломеина, Небо юности хлещут вороны, Роза сорвана и развеяна И несется в разные стороны. А ложится жатвою Ирода, После боя черными хлопьями, Где долина старости вырыта И покрыта ржавыми копьями… 1924

СТИЛЬ "A LA BRASSE"

Не опасна мне жадная заводь, Не обидна свобода светил: Липкий гад научил меня плавать, Плавный коршун летать научил! Нет, недаром лягушечью силу И расчетливость хилой змеи Унесли в торфяную могилу Заповедные предки мои… У запруды, в канун полнолунья Я шагнул и квакунью спугнул И к бугру, где нырнула плавунья, Удивленную шею пригнул. Я учился: я видел: рябая Округлилась вода чертежом, И, как циркуль, к луне выгребая, Мудрый гад мой поплыл нагишом. Ах! Заманчиво влажное ложе, И конечности дрожью полны, Будто я земноводное тоже, Тоже блудный потомок волны. Над перилами женской купальни Я размашистой думой нырял В ту пучину, где пращур мой дальний Облегченные жабры ронял; Я развел твои руки, подруга, Окунул и скомандовал "раз!" Ты на "два!" подтянулась упруго, А на "три!" поплыла "a la brasse". Дорогая! Поздравим природу: Стала мифом родная среда, Ты лягушкой покинула воду И Венерой вернулась туда! 1928

КАМЕНЬ КААБЫ

В списке всесветных святынь Спорит с предметом предмет - Мавры порочат латынь, Риму

грозит Магомет. Полный тропических жал, Мастер заразу рожать, Камень Каабы лежал И продолжает лежать… Сотни и тысячи губ, холя холеры змею, Слюнили аспидный куб, Смерть целовали свою. Гурий в раю разбуди, Горний Господень хорал, - В долгом священном пути Смуглый мулла умирал. Умер, но Мекки достиг, Лег, отпустив караван, Стынет в устах его стих Книги, чье имя - Коран. Белая сказка пустынь, Тысяча первая ночь… Господи, камень содвинь И помоги превозмочь! 1926

ПАПИРОСА

Голубая душа папиросы Исчезает под пеплом седым, - Обескровленный ангельский дым Разрешает земные вопросы… Он рядился в табачную плоть И прозрачную кожу бумаги, как рядится в мирские сермяги Потайной домотканый господь. Но, пылающе-рыжеволосый, Жаром спички приник серафим - И прощается с телом свои Голубая душа папиросы. 1926

ПОЦЕЛУИ

I. В шею В это утро певучего льда Нам не видны в умершем прибое Ни гребные суда, Ни текучая Троя. Но жемчужная шея твоя Мне сказала, что мрамор Елены - Это только струя Нерастаявшей пены… 1921 II. В губы От угла до другого угла Затекала улыбкою губка И, голубка, текла, Как ладья-душегубка. А влюбленный ее целовал И дышал над улыбкою кроткой, Как безжалостный шквал Над беспомощной лодкой. 1925

МОСКВА

И город - хам, и хамом обитаем. Что изменилось со смешной поры, Когда нас царским потчевали чаем Столицы постоялые дворы? Февраль 1925

МОРЕ

Хлопочет море у зеленых скал, Теснит, как грудь, упругую плотину, Как прядь волос, расчесывает тину И бьет слюной в береговой оскал, Как ни один мужчина не ласкал, Ласкает сушу - томную ундину, Крутясь, откидывается на спину И пенит валом свадебный бокал. За то, что рушит алчущую тушу На мокрую от поцелуев сушу - В нем ищут девки из рыбачьих сел - Покуда бьет по гравию копытом И ждет их недогадливый осел - Последних ласк своим сердцам разбитым. 3 марта 1926

НЕВА

Медлительно и вдохновенно Пульсируя в коже торцовой, Нева, как священная вена, Наполнена кровью свинцовой. Невзрачные в теле линялом, Невинные синие жилы По каменным Невским каналам Разносят сердечные силы. Но город, привычный к морозам, Простудных не ведая зудов, Страдает жестоким неврозом И острым склерозом сосудов; По городу каждую осень Грядет от застав и рогаток, Швыряет несчастного оземь, Хватает за горло припадок; Хрипят от закупорки вены, И жалобно хлопает клапан, Гневясь на устой сокровенный, Где уровень в камень вцарапан. И, стиснута пробкой заречной, Как рельсы на дебаркадере, Венозная бьется со встречной, С пылающей кровью артерий. Лейб- медик, гидрограф смятенный, Термометры с долями метра Спускает под мокрые стены И цифрами щелкает щедро. И каждая новая мерка, В жару залитая Невою, С беспомощного кронверка Срывается четкой пальбою. "Увы, опускаются руки, - Лейб- медик смущенно лепечет, - Вся сила врачебной науки В гаданья на чет и на нечет… Я мог вам помочь предсказаньем, Но где я достану хирурга, Чтоб вылечить кровопусканьем Тяжелый недуг Петербурга?" 9 ноября 1926

ДИВАН

Как большие очковые змеи, Мы сидим на диване упругом И, от сдержанной страсти чумея, Зачарованы друг перед другом. Золотые пружины в диване, Как зажатые в кольца питоны, Предаются волшебной нирване, Издают заглушенные стоны. Шум окружностей, ужас мышиный, Дрожь минут в циферблатной спирали И потайно-тугие пружины На расстроенных струнах рояли… Но наступит и лопнет мгновенье, Как терпенье в усталом факире, Разовьются чешуями звенья, И попадают кобрами гири. Остановится маятник рваный, В позабытое прошлое спятя, Нас ударит питон поддиванный И подбросит друг другу в объятья - И в часах, и в рояли, и в шали, Среди струн, среди рук перевитых, Я послушаю песню о жале Поцелуев твоих ядовитых. 10 декабря 1926