Стихотворения

Гудзенко Семен Петрович

Апрель 1942

БАЛЛАДА О ВЕРНОСТИ

Написано много о ревности, о верности, о неверности. О том, что встречаются двое, а третий тоскует в походе. Мы ночью ворвались в Одоев, пути расчищая пехоте. И, спирт разбавляя водою, на пламя глядели устало. (Нам все это так знакомо!..) Но вот на пороге встала хозяйка нашего дома. Конечно, товарищ мой срочно был вызван в штаб к военкому. Конечно, как будто нарочно одни мы остались дома. Тяжелая доля солдаток. Тоскою сведенное тело. О, как мне в тот миг захотелось не вшивым, не бородатым,— быть чистым, с душистою кожей. Быть нежным хотелось мне. Боже!.. В ту ночь мы не ведали горя. Шаблон: мы одни были в мире… Но вдруг услыхал я: Григорий… И тихо ответил: Мария… Мария! В далеком Ишиме ты письма читаешь губами. Любовь — как Сибирь —

нерушима. Но входит, скрипя костылями, солдат никому не знакомый, как я здесь, тоской опаленный. Его оставляешь ты дома. И вдруг называешь: Семеном. Мария! Мое это имя. И большего знать мне не надо. Ты письмами дышишь моими. Я знаю. Я верю. Ты рядом.

1942

СМЕРТЬ БОЙЦА

Хороним друга. Мокрый снег. Грязища. Полуторка ползет на тормозах. Никак правофланговый не отыщет песчинку в затуманенных глазах. Торжественная музыка Шопена. Нелютая карпатская зима. И люди покидают постепенно с распахнутыми окнами дома. И тянется по улицам колонна к окраине, до самого хребта. Лежит он, запеленатый в знамена. Откинуты в полуторке борта. А на полные вырыта могила, а на поляне громыхнул салют, а чья-то мать уже заголосила, а письма на Урал еще идут, а время невоенное. И даже не верится, что умер человек. Еще не раз стоять нам без фуражек — такой уже нелегкий этот век. Уходят горожане постепенно, и женщины, вздыхая, говорят: — Погиб герой! В бою погиб военный! Как им скажу, что не убит солдат, что трое суток в тихом лазарете он догорал, он угасал в ночи, ему глаза закрыли на рассвете бессонные, усталые врачи? Ну как скажу,— привыкли за три года, что умирают русские в бою. И не иначе! Грустная погода. Но запевалы вспомнили в строю о том, как пулеметные тачанки летали под обвалами свинца. И снова говорили горожанки: — Так провожают павшего бойца…

1947

НА СТАРОЙ ГРАНИЦЕ

— Пожалуй, не стоит вертаться. Давай заночуем в горах. Не хочется мне расставаться, прощаться с тобой второпях. Давай заночуем в Карпатах, под звездами ночь проведем, на этих уступах щербатых, где люди поставили дом. И мы с лейтенантом Степновым, усевшись на круглые пни под низким навесом сосновым, опять остаемся одни, одни, как в тревожном секрете. Но это, конечно, не так: за той крутизной в сельсовете командует бывший батрак. А раньше за той крутизною держава кончалась моя и черной полоской лесною чужие тянулись края. А раньше здесь были заставы. И ты, лейтенант, оглянись: какими дорогами славы в Карпаты идет коммунизм! …Ночуем на старой границе, которой не видно уже. И нам почему-то не спится в горах на былом рубеже. Мы всю ощущаем планету и каждый ее поворот. Стирая границы, по свету Свобода на запад идет. Ее в деревнях и столицах народы выходят встречать. Еще нам на старых границах придется не раз ночевать… — Пожалуй, придется…— И снова прощаемся мы за селом. И лошадь уносит Степнова, и цокот умолк за холмом; и солнце прошло по эмали, слегка пожелтив синеву… И там, где мы ночью дремали, колхозники косят траву.

1947

РАССВЕТ

Я засыпаю на закате и просыпаюсь па заре. Под небесами в хвойной хате хлопочут птицы на горе. Идет кабан на кабана, ковыль дымится на ветру. И отступает тишина за перевалы поутру. Как порванные небеса, лежат озера синие. Люблю леса осенние! И с поводка спускаю пса. И он ползет по бережку. Потом прыжок — и он в пруду. Он тянет утку, на ходу выплевывая перышки. Я жду его под ивами, как на земле ничьей. С глухими переливами течет ручей. Я достаю два кремешка и высекаю искру. Снимаю сумку с ремешка и вынимаю миску. Готовлю ужин на двоих. Горит костер у ног моих, вокруг трава в золе. И я среди ветров степных, среди собратьев кочевых — как равный на земле.

1946

ЛЕС

Карпатские дубы в листве бледно-зеленой, как будто бы столбы, как будто бы колонны… Шершавая кора под мхом голубоватым, в зарубках топора — в коричневых заплатах. Как башня, душный лес. В прогалину — в оконце — с безоблачных небес наотмашь греет солнце. Система мощных линз мне прижигает спину. …Бегут деревья вниз, и я спешу в долину, и птичий перезвон становится все глуше. Там тинистый затон на самой кромке суши. Я для тебя сорву, когда приду к затону, волшебную траву — шальную белладонну, чтоб любовалась ты карпатскими лесами, на травы и цветы чтобы смотрела ты огромными глазами. Но ты нашла в лесу в чащобе лесоруба: он всю эту красу валил на землю грубо. И ты права опять: сейчас нужней Карпатам не лес, чтоб в нем гулять, а бревна — новым хатам.

1946–1947

КОРЧЕВКА

Лесорубы

пням обрубают лапы и корчуют культяпки из мерзлой земли. И тягач, подминая ухабы, в белом облаке, в снежной пыли по делянке лениво кружит: постоит и опять пойдет, круг сужая все уже и уже, гусеницей землю гребет. И как дернет дупластый обрубок — в три обхвата здесь были дубы,— дрогнет трос, и в морозных клубах вот-вот станет тягач на дыбы. И уже на земле воронка, будто тонная бомба вошла. Выгорает кустарник дотла, и становится пашней лесная сторонка. С бороной идут мужики — обживают тысячи га. И куда ни ступит нога: все засеяно — до реки. Пень вцепился корнями в пласт: землю он никому не отдаст. Мы возьмем ее! Мы сильней! Мы закончим корчевку пней! Но не завтра и не на днях — полпланеты в корявых пнях.

1947

НОВОСЕЛЬЕ

Осень скачет сквозь ненастье на поджаром иноходце. Иноходец рыжей масти, грива в легкой позолотце. Там, где соляные копи, где тропинка круто вьется, осень прямо на галопе осадила иноходца, соскочила у колодца, постояла у окна. И как прыснет, как зальется и как зашумит она! Говорят ей из окна: — Заходите, осень! Просим! Хватит сала и вина и веселья хватит, осень!— В этом доме новоселье солотвинского горняка. Дом горняцкою артелью выстроен наверняка. Камень в камень ладно втесан, и в стене бревно к бревну так приструганы. как осень к урожаю и вину. Зван сюда маляр бродячий — брел он мимо по лесам. Пожелать зашел удачи нехмелеющим гостям. Он желает солекопам полной чаши, долгих лет. …И уже по горным тропам пробирается рассвет. Но опять смычки коснулись струн тугих. Все очнулись, все качнулись,— танцев не видал таких! Закружился каруселью новый дом, и невпопад разноцветною метелью закружился листопад. И не разобрать с налету — ярче кто, шибче кто? Сыплет осень позолоту на карпатское плато и опять коня торопит через дымный перевал. …Короли окрестных копей спать идут на сеновал.

1946

ОСЕНЬ

Перешагнула осень порог — и в Закарпатье. Каждая рощица и бугорок в ситцевом платье. В каждое озеро клены глядят, листья роняя. — Здравствуй,— сказал запыленный солдат,— область моя нестепная. Камень на камне, дуб на дубу, ветер на ветре. Я не кляну ни тебя, ни судьбу. Верьте — не верьте. Ты и такая мне дорога, многих дороже. Встанут до самого неба стога, будут плоты осаждать берега, в камни скуем бездорожье. Здравствуйте, рощи! Будьте добры кланяться в ноги. Вон лесорубы острят топоры, сев у дороги. Вон лесорубы песни поют. Слушайте, рощи. Я не слыхал за дорогу свою лучше и проще. В песне особенные слова — все про свободу. …С кленов оранжевая листва падает в воду. Листья плотами стоят у запруд, пляшут на месте. …Осень и зрелость, песня и труд — издавна вместе.

1946

УРОЖАЙ

Светлеет запад и восход по расписанью ночи. И золотистый небосвод ветрами обмолочен. И горный округ озарен скупым свеченьем зерен, распахнут с четырех сторон и, как амбар, просторен. Гуцулы сходят с облаков в долину строить хаты. Летят под перезвон подков во все колхозы сваты. И на базарах дотемна не утихает гомон. Ты не увидишь из окна, как этот мир огромен. Ползут груженые возы, покрыты белой пылью, Как радуга после грозы, приходит изобилье,

1946

ДОРОГА В КАРПАТАХ

Хлеб и соль я поберег — далека дорога. Нужно вдоль и поперек этот край пройти. Я не пожалею ног — стран таких немного. Можно десять пар сапог износить в пути. Виноградная лоза оплетает села. Как безумная слеза — мутное вино. Широко раскрыв глаза, пыльный и веселый, через реки и леса я иду давно. Я иду по склону гор — будто поднят полог: не видал я до сих пор скал таких и трав. Начинает разговор спутник мой — геолог. Затеваем жаркий спор, в споре каждый прав. Он показывает мне голубую глину. Я о мачтовой сосне говорю ему. В предвечерней тишине, выйдя на равнину, я увидел, как во сне, горный кряж в дыму. Переходят речку вброд пастухи и козы. Лесоруб домой идет, лесоруб спешит. Оплетают небосвод бронзовые лозы. После песен и забот Закарпатье спит. Только я один не сплю — путь держу на Севлюш. До чего же я люблю по ночам брести! До чего же я люблю под ногами землю! А над головой люблю звездные пути!