Стихотворения

Корнилов Борис Петрович

1934

«Без тоски, без грусти, без оглядки»

Без тоски, без грусти, без оглядки, сокращая житие на треть, я хотел бы на шестом десятке от разрыва сердца умереть. День бы синей изморозью капал, небо бы тускнело вдалеке, я

бы, задыхаясь, падал на пол, кровь ещё бежала бы в руке. Песни похоронные противны. Саван из легчайшей кисеи. Медные бы положили гривны на глаза заплывшие мои. И уснул я без галлюцинаций, белый и холодный, как клинок. От общественных организаций поступает за венком венок. Их положат вперемешку, вместе — к телу собирается народ, жалко — большинство венков из жести, — дескать, ладно, прах не разберёт. Я с таким бы предложеньем вылез заживо, покуда не угас, чтобы на живые разорились — умирают в жизни только раз. Ну, да ладно. И на том спасибо. Это так, для пущей красоты. Вы правы, пожалуй, больше, ибо мёртвому и мёртвые цветы. Грянет музыка. И в этом разе, чтобы каждый скорбь воспринимал, все склоняются. Однообразен похоронный церемониал. ………………………… Впрочем, скучно говорить о смерти, попрошу вас не склонять главу, вы стихотворению не верьте, — я ещё, товарищи, живу. Лучше мы о том сейчас напишем, как по полированным снегам мы летим на лыжах, песней дышим и работаем на страх врагам.

1933

Ящик моего письменного стола

В. Стеничу

Я из ряда вон выходящих сочинений не сочиню, я запрячу в далёкий ящик то, чего не предам огню. И, покрытые пыльным смрадом, потемневшие

до костей, как покойники, лягут рядом клочья мягкие повестей. Вы заглянете в стол. И вдруг вы отшатнётесь — тоска и страх: как могильные черви, буквы извиваются на листах. Муха дохлая — кверху лапки, слюдяные крылья в пыли. А вот в этой багровой папке стихотворные думы легли. Слушай — и дребезжанье лиры донесётся через года про любовные сувениры, про январские холода, про звенящую сталь Турксиба и «Путиловца» жирный дым, о моём комсомоле — ибо я когда-то был молодым. Осторожно, рукой не трогай — расползётся бумага. Тут всё о девушке босоногой — я забыл, как её зовут. И качаюсь, большой, как тень, я, удаляюсь в края тишины, на халате моём сплетенья и цветы изображены. И какого дьявола ради, одуревший от пустоты, я разглядываю тетради и раскладываю листы? Но наполнено сердце спесью, и в зрачках моих торжество, потому что я слышу песню сочинения моего. Вот летит она, молодая, а какое горло у ней! Запевают её, сидая с маху конники на коней. Я сижу над столом разрытым, песня наземь идёт с высот, и подкованым бьёт копытом, и железо в зубах несёт. И дрожу от озноба весь я — радость мне потому дана, что из этого ящика песня в люди выбилась хоть одна. И сижу я — копаю ящик, и ушла моя пустота. Нет ли в нём каких завалящих, но таких же хороших, как та?

1933