Стилист для снежного человека
Шрифт:
Внезапно его внимание привлекла группа людей не первой молодости. В центре, на небольшом подиуме, сидел пожилой человек, одетый, несмотря на возраст, в яркую рубашку и невообразимую жилетку. Покачиваясь из стороны в сторону, он читал стихи. Строфы показались Ремизову знакомыми, он присмотрелся повнимательней и ахнул. Владлен Богоявленский!
Пока Ремизов приходил в себя, поэт начал отвечать на вопросы слушателей.
– Я помню вас по шестидесятым годам, – выкрикнула из толпы одна из женщин, – потом вы куда-то пропали. Где были?
Богоявленский кивнул.
– Верно.
Ремизов постарался не рассмеяться. Однако Владлен врун, или он полагает, что все свидетели тех далеких лет умерли? Богоявленского тогда и близко около Кремля не было.
– Ну а потом, – спокойно вещал Владлен, – я принял решение: не хочу участвовать в торжестве коммунизма, но и Родину, как некоторые, бросить не смог. Вот и ушел на дно, мой протест с тех пор стал молчаливым, книги издавать не хотел, голодал, но принципами не поступился, писал в стол. Сейчас, когда в нашей стране произошли изменения, я счел возможным представить на ваш суд свои работы, стихи человека, который никогда не продавался, не кривил душой и не ел из рук правителей.
Толпа взорвалась аплодисментами. Раскрасневшийся Владлен начал снова завывать ямбом.
Олегу стало противно, он отлично знал по прежним годам Богоявленского и понимал, что тот сейчас ломает комедию. Не продавался! Ой, мама родная! А как же поэма о детстве Ленина?
«Белокурый мальчик не знает, что страну его ожидает, мальчик пока не вырос, а народ столько вынес…» Ну и так далее. Поэмка была создана Владленом в рекордные сроки, ко дню рождения вождя. Но, что более важно, в журнале ее напечатали накануне распределения квартир в новом писательском кооперативе. Богоявленскому светило всего две комнаты, но проникновенные строки о Владимире Ильиче сделали свое дело, Владлен получил ключи от трешки, их забрали у тихого сказочника Мирова, который всю жизнь писал о мышках-норушках и лягушках-квакушках. Миров не поторопился, не сваял душещипательную повесть о семье Ульяновых или детстве кого-либо из других революционеров и лишился просторной жилплощади.
Да и книгу ту «Поле несчастья в стране дураков» Владлен скорей всего накропал из конъюнктурных соображений, просчитал, что сейчас, в момент особого напряга между капитализмом и коммунизмом, выгодно выбросить на рынок сие произведение, за него из политических соображений дадут премию, может, самую престижную, Нобелевскую, и Владлен переберется на Запад, имея ореол диссидента, мученика и гения. Но обломалось, Богоявленский вышел из больницы и затаился от страха, а сейчас он вновь пытается взобраться на коня.
Олегу стало противно, и он уехал домой, к Богоявленскому переводчик подходить не стал.
– Думаю, шантаж Никиты дело рук Владлена, – тихо сказал он сейчас.
– Почему? – спросила я.
– А кто еще? – пожал плечами Олег. – Или Владлен, или Аня, жена его, я не знаком с бабой, но думаю, она достойная пара муженьку. Ждали, ждали столько лет и решили отомстить, надумали ему сериал изгадить. Ан нет, Звонарева шикарно сыграла. Опять
– Сколько лет Владлену?
– Ну, точно не отвечу, наверное, мы одногодки.
Я уставилась на Олега. Многие мужчины сохраняют до смерти замечательную потенцию. Вполне вероятно, что Мила была любовницей Богоявленского, а тот, памятуя о стукачестве Никиты, решил пристроить красавицу.
– Но откуда у Владлена документы?
– Понятия не имею.
– Его жена жива?
– Фиг знает, – по-детски ответил Ремизов, – впрочем, она еще не совсем древняя старуха.
– Дайте адрес.
– Чей?
– Богоявленского.
– У меня его нет.
Я разочарованно присвистнула.
– Но его легко узнать, – улыбнулся Ремизов.
– Где?
– В издательстве книги Владлена сейчас выпускает некое «ОДД», – ответил Олег.
Глава 20
Домой я вернулась с гудящей головой, покинувшая было меня мигрень вернулась вновь. Больше всего хотелось сейчас увидеть пустой особняк. Разговаривать я не имела никакого желания. Отвечать на дурацкие вопросы типа «Ну, как делишки» казалось отвратительным.
Руки повернули ключ, и я с облегчением вздохнула. Уличной обуви нет, по холлу разбросаны тапочки: розовые Зайкины, резиновые шлепки Кеши, Машкины плюшевые, в виде собачек, уютные, фетровые боты Дегтярева, вот только мои, из натуральной овчины, задевались невесть куда.
Не успела я поразмыслить, в каком направлении ушли пантофли, как до носа долетел резкий, сладкий запах духов, и в холл выскочил Женя.
Ужасное разочарование охватило меня.
– Как делишки? – фальшиво бодро воскликнула я.
– Отвратно! – с истерическими нотками в голосе ответил парень.
– Что стряслось?
– Не видишь?
Я окинула взглядом тощую, вертлявую фигурку, одетую сегодня в нежно-голубые, сильно рваные джинсы и курточку с вышивкой.
– Смотришься великолепно!
– Кошмар, – заломил руки Женя, – жизнь окончена. Пойду утоплюсь.
– Только не в джакузи, – предостерегла я, – из нее очень трудно воду выкачивать. Лучше ступай на пруд.
Женя рухнул на диванчик.
– Издеваешься, да?
– Вовсе нет, – серьезно ответила я, – тебе-то все равно будет, а нам докука: труп вытаскивать, в огороде зарывать.
Женя истерически рассмеялся.
– Меня не примут на работу.
– Да почему? Ведь ты уже оформился!
– Верно! Но никто не захочет стилиста, обсыпанного прыщами.
– Не ерунди, – отмахнулась я.
– Вот, гляди!
– Ничего нет.
– Просто на мне грим, тональный крем, пудра, румяна, – взвыл парень, – но завтра и они не помогут, а ну пошли!
Сопротивление оказалось бесполезным, жилистой ручкой Женя впихнул меня в ванную, наклонился над рукомойником, смывая косметику, сообщил:
– Сейчас налюбуешься! О! О! О! Не знаю, как жить дальше.
Я прислонилась к стене. Как жить дальше! Глобальный вопрос! Ответ на него мне тоже неизвестен, зато я знаю, где мои тапочки, они на ногах у Жени. Ну какого черта парень влез в них? Терпеть не могу чужих лап в своих уютных «овчинках».