Стилист
Шрифт:
«Он, конечно, не сын, – ответила мысленно Настя. – Но он может оказаться гомосексуалистом. Так же, между прочим, как и ты, когда-то страстно любимый Соловьев». Но вслух она произнесла совсем другое:
– Знаешь, когда мужчина занимается женской работой, у него появляется и женская психология. Твой Андрей чувствует себя хозяйкой в твоем доме, он здесь убирает, поддерживает чистоту, готовит, ухаживает за тобой, и вдруг появляется какая-то… Носит грязь с улицы, мешает тебе работать, а он ей еще кофе подавать должен.
– Не говори ерунды, – отмахнулся Соловьев. – Расскажи лучше
– Это неинтересно. Жила скучно, занималась одним и тем же, в перерывах подрабатывала переводами. А ты?
– А я… – Он как-то странно усмехнулся. – Я прожил несостоявшуюся жизнь.
– Как это?
– Моя жизнь могла бы быть совсем другой, но в результате стала такой, какой стала.
– В результате чего?
– Всяких событий. Я дважды собирался уехать за границу на постоянное жительство, и дважды у меня ничего не получалось. Просто рок какой-то надо мной висит. В итоге я стал инвалидом и теперь уж совершенно точно никуда не уеду не то что из России, а даже из Москвы.
– И почему так получилось? Тебе что-то помешало?
– Что-то? – иронично переспросил он. – Судьба. Судьба мне помешала. Я хотел развестись, жениться на другой женщине и уехать с ней. В этот момент Света погибла, и я не мог оставить здесь сына одного. Женщина та уехала, как и планировала, а я остался.
– А во второй раз?
– Во второй… Ноги подвели. Куда я в таком виде поеду?
Настя видела, что ему не хочется вдаваться в детали. Ладно, все, что нужно, можно выяснить и без него. Но вообще-то странно, что у него не возникает потребности поделиться с ней. Насколько она знала Соловьева, тот всегда любил поныть и пожаловаться, подробно рассказать, какой он несчастный и как его обидели. Он всегда нуждался в сочувствии. Впрочем, это было двенадцать лет назад. Теперь он, наверное, стал совсем другим. Как и она сама.
– Интересно, что ты сказала мужу, когда поехала сюда? – неожиданно сменил тему Соловьев.
– Какую-то неправду. Это несущественно. Он знает, что я целыми днями занята по работе, и не контролирует меня.
– Значит, он у тебя не ревнивый?
– Абсолютно, – солгала Настя не моргнув глазом.
Бедный Лешка! Да он с ума сходит от ревности к Соловьеву, несмотря на все ее уговоры и объяснения. Она вынуждена заставлять его страдать ради того, чтобы попытаться раскрыть тайну исчезновения юношей. Да стоит ли эта тайна его мучений? Есть ли вообще что-нибудь в этой жизни, ради чего имеет смысл заставлять страдать самого близкого ей человека? Конечно, Алексей больше ей слова не скажет по этому поводу, будет молча злиться и переживать, но разве от этого легче?
Настя просидела у Соловьева около двух часов. Они болтали, ужинали, вспоминали общих знакомых, старательно обходя острые моменты, связанные с их прошлыми отношениями и возможными отношениями сегодня. Настя то и дело ловила на себе настороженные взгляды помощника, но старалась не обращать внимания. Распростились они вполне дружески.
Домой она вернулась поздно и сразу кинулась к телефону звонить матери.
– Мама, ты помнишь своего аспиранта Володю Соловьева?
Голос Надежды Ростиславовны
– Помню. Но гораздо хуже, что его помнишь ты, – сдержанно ответила она.
– Да ладно тебе, мам, – рассмеялась Настя. – Я же не виновата, что у меня от природы хорошая память, я вообще ничего не забываю.
– В связи с чем ты его вспомнила? – продолжала допытываться мать.
– Я случайно с ним столкнулась по работе. Оказывается, его жена какое-то время назад погибла, а сам он теперь инвалид, ходить не может. Ты ничего об этом не слышала?
– Нет.
– А не могла бы разузнать? Он же из вашей среды, лингвист. Наверняка кто-нибудь из твоих коллег знает подробности.
– Почему бы тебе не спросить у него самого?
– Я пыталась, но он уклоняется. Давить не хочется. Ну мам…
– Ладно, – смягчилась Надежда Ростиславовна. – Я попробую узнать. Он что-то натворил?
– Да бог с тобой! Что может натворить Соловьев? Он, прежде чем сделать шаг, сто лет думает, а потом ничего не делает. Просто мне нужно знать подробности, чтобы правильно себя вести. А то ляпну что-нибудь не то, он обидится или рассердится, и контакта не получится.
– Странно, что тебе понадобились дополнительные условия для контакта с ним, – сухо заметила мать. – Раньше, по-моему, ты прекрасно с ним общалась.
– Мама!
– Ладно, ладно, не злись. Узнаю, что смогу. Алеша знает?
– Конечно.
– Господи, ну кого я вырастила! – вздохнула Надежда Ростиславовна. – В тебе никогда не было деликатности. Зачем ты его мучаешь?
– Я работаю, мама. А не развлекаюсь со старым любовником, – устало сказала Настя.
Она очень любила свою мать. Но в последние годы Надежда Ростиславовна совсем перестала ее понимать. Особенно после нескольких лет, проведенных за границей. С отчимом Настя чувствовала себя гораздо уютнее, он всю жизнь проработал в милиции и все ее проблемы, что называется, ловил на лету.
Мать позвонила ей на работу на следующий день вечером, когда Настя уже собиралась уходить.
– Ты знаешь, это ужасная история, – взволнованно сообщила Надежда Ростиславовна. – Оказывается, Володина жена уехала в дом отдыха и пропала. Ее искали почти месяц, потом нашли в лесу. Какой-то подонок польстился на ее фотоаппарат. Убить из-за какой-то камеры! В голове не укладывается.
– Где это случилось?
– Не знаю, где-то в средней полосе. Но на Волге, это точно.
– А что случилось у него с ногами?
– С ногами что-то непонятное. Никто толком не знает, что за хворь его подкосила. Он ни с кем не делился. И только один человек сказал, что вроде бы Володю жестоко избили.
– Кто этот человек?
– Ты его не знаешь.
– Значит, узнаю, – жестко сказала Настя. – Так кто он?
– Малышев Артур Николаевич, доцент института иностранных языков. Ты будешь с ним связываться?
– Обязательно.
– Зачем?
– Затем. Так нужно, мама. Если его избили, я хочу выяснить, почему об этом ничего не известно в милиции. Если же нет, то нужно понять, с чего твой Малышев это взял.