Стиляги. Как это было
Шрифт:
– Да какая спекуляция… – начал было Мэлс.
– Алло, чувак! – щелкнул пальцами тот. – Это я, Фред. Ты мне будешь объяснять?.. Дрын в армии?
– На флоте. Он, дурак, в военкомат при всем параде приперся: в оранжевом коке, на “тракторах”. Его тут же на подводную лодку упрятали, на пять лет… Бетси из Москвы выслали.
– Погоди, а… – Фред указал на дверь, за которой скрылась Полина. – А кто из наших-то остался?
– Да вообще настоящих чуваков почти не осталось. А кто есть – по домам сидят, музыку шепотом слушают. Все изменилось,
– “Кок”?! – схватился за голову Фред. – Как жить-то?.. Вот это новости! Ну, порадовал, чувачок! На полгода отъехать нельзя!
– А помнишь, как по Броду всей толпой хиляли?
– Да-а… Это тебе, кстати, – он достал несколько пластинок.
Мэлс схватил, жадно просмотрел имена.
– Ну, чува-ак! – в восторге протянул он. – У нас и на костях-то уже ничего не достанешь!.. Черт, проигрыватель в той комнате.
– Успеешь еще, – усмехнулся Фред. – Сам-то все на своем трофейном лабаешь?
– Да где же другой взять.
– Как где? – развел руками Фред. – Там, где, – он запел вполголоса, поводя бедрами, —
Средь трущоб и небоскребов много реклам, Американцы ходят и жуют чуингам, —пританцовывая, он достал футляр и положил на стол перед Мэлсом, —
Грабят, убивают, “Чучу” напевают И бара-бара-барают стильных дам! —и он жестом фокусника откинул крышку.
Мэлс замер, глядя на новенький, сверкающий сакс. Слов не было, он ударил Фреда в плечо. Тот ответил. Какое-то время они, сдерживая смех, мутузили друг друга через стол. Потом Мэлс бережно взял саксофон, вставил мундштук и пробежал пальцами по клапанам. Сакс ответил сильным чистым звуком.
Тотчас в комнате заплакал ребенок. Они замерли, глядя друг на друга круглыми глазами, потом синхронно обернулись к двери. Полина выглянула из-за двери, укоризненно качнула головой. Они отчаянно замахали руками: больше ни звука!
– Посмотрю на бэбика? – сказал Фред. – Все равно разбудили.
Мэлс поманил его за собой, подкрался к двери, приоткрыл и заглянул в щель. Полина качала сына на руках. Мэлс уступил место Фреду.
Тот посмотрел в комнату, потом перевел глаза на Мэлса.
– Этот? – уточнил он.
– Этот, – подтвердил Мэлс.
Фред снова приник к щели, озадаченно морща лоб. Обернулся к Мэлсу. Потер ладонью подбородок.
– Знаешь, Мэл… – задумчиво сказал он наконец. – Мне кажется, ты слишком часто слушал Чарли Паркера…
Они вернулись за стол.
– Ну, Фред, – Мэлс нетерпеливо потер руки. – Теперь главное! Про Америку. Давай с самого начала!
– Про Америку? – Фред тяжело вздохнул. – Я не хотел тебя расстраивать, Мэл, но у меня тоже неприятные
Тот удивленно посмотрел на него.
– Давай выпьем, чувак! Все легче будет, – Фред разлил виски по стаканам.
Мэлс потянулся чокнуться, но Фред убрал свой стакан.
– Не чокаясь.
– Что, кто-то умер?
– В определенном смысле… – Фред выпил, встал и прошелся по комнате. – Мэл! – трагически сказал он. – Прими этот удар достойно, как мужчина! Не надо рвать волосы, посыпать голову пеплом, бросаться на стены и примитивно бить посуду!
– Ладно, давай, не тяни! – не выдержал Мэлс.
Фред остановился напротив.
– Мэл, я был в Америке… – скорбно начал он. – Я был в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. Я проехал пять штатов… Мэл! – заорал он. – Там нет стиляг!!!
Полина, закипая, встала на пороге и уперла руки в пояс.
Они стояли в пивной среди промасленных работяг, с опустевшей наполовину бутылкой виски на столике.
– У моей правоверной единственное достоинство: в десять ноль-ноль она ложится спать, и через пять минут ее можно грузить в багажный вагон, – рассказывал Фред. – А через десять я уже хилял по Бродвею. Я видел ночной Нью-Йорк, Мэл, там не осталось ни одного бара, в котором меня не знают в лицо. Я был во всех джаз-клубах Лос-Анджелеса. Там действительно много стильных чуваков. Вот американский стиль, Мэл, – указал он на свой строгий темно-серый костюм с широченными брюками.
– Да тебя с трех шагов от жлоба не отличишь!
– Ты что? – обиделся Фред. – А качество? Ты пощупай! А лейбл? – он распахнул пиджак и показал этикетку. – Важно не то, что снаружи, а что на подкладке. Чем свободее человек, тем проще он одет. А если нас вот таких, – указал он на Мэлса, – пустить на Бродвей – настоящий Бродвей, – нас через два квартала забрали бы в психушку. Да что Бродвей! – махнул он. – В провинциальной колхозной Оклахомщине, где живут ковбои, которые, оказывается, не бравые парни с кольтами, а обыкновенные пастухи с навозом на сапогах, – даже в поганой Оклахоме на нас смотрели бы как на папуасов с острова Джумба-Юмба в юбочке из банановых листьев!.. Понимаешь, Мэл, мы хотели жить, как в Америке, быть свободными, как в Америке, танцевать, как в Америке, одеваться, как в Америке, и ради этого были готовы на все: нас гоняли, стригли, исключали, сажали. А оказывается, мы были просто домотканой, местного пошива пародией на американцев… В Америке нет стиляг, Мэл…
– Фред! – отчаянно сказал Мэлс. – Но мы же – есть!..
Полина гладила детские вещи. Настольная лампа была завешена пеленкой, чтобы свет не падал на кроватку. Вошел Мэлс, уже одетый, взбодрил кок перед зеркалом, взял футляр с саксофоном.
– Ты куда?
– Как куда? – удивился он. – Вечер в парке Горького, я же говорил…
Она снова опустила голову и с силой провела утюгом вперед и назад.
– Ты подал заявление в институт?