Стимпанк! (сборник)
Шрифт:
Город лежал в руинах. Исполинские трещины змеились по земле, рассекая улицы, и над ними все еще поднимался дым. То там, то сям зияли глубокие провалы; многие дома просели и покосились.
Роза удивилась: почему она не слышала, как все это случилось? Ведь от ее дома до города – всего миля с небольшим. Но, с другой стороны, дирижабли теперь пролетали над домом каждую ночь – сбрасывали зажигательные снаряды в окрестные леса, чтобы выкурить оттуда шпионов и дезертиров. Наверно, она просто привыкла к грохоту.
Роза подошла к одной из огромных воронок и заглянула внутрь. Оттуда, из глубины, поднимаясь почти до самого
– Нам здесь так хорошо, правда? – щебечет Корделия своим жестяным кукольным голоском.
– Конечно, – отвечает Роза, отпивая глоточек подкрашенного кипятка. – Очень хорошо.
Когда Розе было восемь, отец купил ей белого кролика. Поначалу Роза хорошо заботилась о зверьке: кормила его листьями салата, гладила его длинные шелковистые ушки. Но однажды, когда она держала его на руках, как младенца, и смотрела, как он ест морковку прямо у нее с ладони, кролик укусил ее за палец, не сообразив, что это уже не морковка. Роза завизжала и швырнула кролика на пол. Конечно, она сразу же об этом пожалела, но поздно: кролик был уже мертв.
Тогда-то отец и показал безутешной дочке свою машину времени.
Вот уже почти полгода, как отец ушел на войну. Роза не следила за календарем, но замечает, что выросла из старых платьев. Они стали слишком короткие и жмут в груди. Впрочем, это неважно: все равно ее никто не видит.
Утром она выходит в сад собрать что-нибудь, из чего повар сможет приготовить еду. Когда-то повар готовил всякую всячину, но теперь сломался и варит только суп: что ни бросишь в кастрюлю, выходит какая-то жидкая кашица. Садовый робот следует за Розой по пятам – на самом деле он-то и делает в саду почти всю работу. Он роет длинные, ровные борозды и сажает в них семена; истребляет жучков и прочих вредителей; делает замеры, проверяя фрукты и овощи на спелость.
Иногда, выходя в сад, Роза видит поднимающийся вдалеке дым и слышит, как над головой пролетают цеппелины. Временами ей попадаются странные находки – тоже приметы войны. Как-то раз на грядке, среди морковок и кабачков, обнаружилась металлическая нога, невесть от чего оторванная. Роза велела садовому роботу избавиться от этой гадости, и тот отволок ногу в компостную кучу, а на земле за ней остался темный масляный след. Иногда с цеппелинов сбрасывают листовки с картинками. На картинках – дети, умирающие от голода, или огромные металлические руки, крушащие кулаками ни в чем не повинных людей. Подписей не разобрать: все листовки – на чужом языке, которого Роза не понимает.
Но сегодня она находит в саду нечто иное. Человека. Живого мужчину. Робот замечает его первым и от удивления даже присвистывает, точно вскипевший чайник. Роза едва сдерживает крик: слишком уж давно она не встречала ни единой живой души. Она подходит ближе и видит, что с человеком что-то неладно. Он лежит среди розовых кустов, и плечо его голубого мундира (значит, это свой солдат, не вражеский) потемнело от крови. Но все-таки он жив,
– Отнеси его в дом, – приказывает она садовому роботу.
Тот деловито ползает вокруг раненого, пощелкивая своими захватами, но они слишком острые: когда робот пытается обхватить солдата за пояс, из-под них брызжет еще кровь. Солдат вскрикивает, не открывая глаз. Лицо у него совсем молодое и гладкое, кожа почти прозрачная, а волосы красивые и белые, как снег. На шее висят летные очки, и Роза думает: наверное, был воздушный бой. А что, если этот юноша упал сюда прямо с неба? Долго ли он падал?
Спохватившись, она отгоняет робота и осторожно приближается к солдату. На поясе у него лучевая винтовка; Роза снимает ее, отдает роботу – пусть куда-нибудь уберет – и принимается выпутывать солдата из колючих веток. Кожа у него горячая, куда горячее, чем обычно бывает у людей, – насколько Роза вообще может припомнить. Но, может, она уже так давно не прикасалась к людям, что просто забыла.
С трудом приподняв солдата, она волочет его за собой в дом, вверх по лестнице, в папину спальню. С тех пор как отец ушел, она еще ни разу туда не заходила, и хотя роботы-уборщики делают свое дело исправно, комната пропахла пылью и сыростью. Тяжелые дубовые шкафы и кровать кажутся огромными, словно сама она внезапно уменьшилась и стала совсем крохотной, как Алиса из детской книжки. С грехом пополам ей удается уложить солдата в постель и вырезать ножницами окровавленный лоскут мундира, чтобы осмотреть плечо. Раненый отбивается, но он слаб, как котенок, и Роза шепчет ему: «Тише, тише! Так надо!»
В верхней части плеча – сквозная рана. Кожа вокруг – красная и опухшая, и пахнет от раны нехорошо. От вздувшихся краев расползается сетка темно-красных прожилок. Роза знает, что такие прожилки означают смерть. Она идет в папин кабинет и снимает с каминной полки одну из коробочек. Гладкое, отполированное дерево скользит в руках, а изнутри доносится какое-то чириканье, словно там сидят птички.
Вернувшись в спальню, Роза видит, как солдат мечется в кровати, выкрикивая что-то бессвязное. Досадуя, что некому его подержать, она открывает коробочку и выпускает механических пиявок ему на плечо. Солдат вопит и пытается сбросить их, но пиявки держатся крепко. Они впиваются в кожу по краям раны, и вскоре их полупрозрачные медные тельца разбухают и темнеют. Одна за другой пиявки наполняются кровью и отпадают сами. Когда отваливается последняя, солдат уже только хнычет и цепляется другой рукой за плечо. Роза садится на край постели и гладит его по голове.
– Все хорошо, – приговаривает она. – Все хорошо.
Постепенно раненый успокаивается и даже приоткрывает глаза, но тотчас закрывает вновь. Глаза очень светлые, бледно-голубые. Заметив у него на шее шнурок с медными бирками, Роза внимательно их изучает. Солдата зовут Иона Лоуренс. Он второй лейтенант с дирижабля «Небесная ведьма».
– Иона, – шепотом зовет она, но солдат лежит неподвижно, больше не открывая глаз.
– Он должен в меня влюбиться, – сообщает она Эллен и Корделии за чаем, когда солдат засыпает. – Я буду за ним ухаживать, пока он не выздоровеет, а потом он меня полюбит. В книгах всегда так.