Сто девяносто девять ступеней. Квинтет «Кураж»
Шрифт:
— Знаешь, а ты все еще хороша собой, — сказал он спокойным, тихим голосом.
Кэтрин, не в силах больше сдерживаться, громко расхохоталась. Неуклюжий комплимент, произнесенный так торжественно и так многозначительно, когда кругом стояла кромешная тьма, показался ей невероятно забавным.
— Прости меня, прости! — шептала она, умирая от ужаса, что Джулиан может услышать их через тонкую стену. — Наверное, все дело в этих антидепрессантах.
Роджер перевернулся обратно на спину с такой силой, что пружины в матраце заходили ходуном.
— Тогда тебе, может быть, стоит перестать их принимать? — устало предположил он. — Ведь
Кэтрин поглядела в сторону окна и с облегчением заметила, что оттуда льется слабый лунный свет.
— Ну, иногда, наплывами, — сказала она.
Несколько часов спустя, когда Роджер уже заснул, Кэтрин принялась беззвучно плакать. Ей очень хотелось спеть что-нибудь мелодичное и приятное — какую-нибудь песню Шуберта или даже детскую песенку. «Динь-дон, динь-дон, звездочка» вполне бы подошла. Но, увы, это было абсолютно невозможно. Горло у Кэтрин болело после «Partitum Mutante», к тому же она боялась разбудить мужа, спящего в незнакомой спальне посреди бельгийского леса, и быть услышанной этим мерзким Джулианом Хайндом, который там, за стеной, наверняка прислушивается к каждому ее вздоху. О боже, как же она докатилась до жизни такой?
И тут внезапно она услышала короткий и высокий плач, донесшийся откуда-то издалека. Она знала почти наверняка, что это не Аксель: малыш спал как ангел всю ночь напролет, а днем тоже почти не производил шума — за исключением тех случаев, разумеется, когда у него прямо под носом сжигали здоровенный ломоть бельгийского хлеба.
Когда Кэтрин вновь услышала звук, по ее коже словно пробежал электрический ток. Звук этот не походил на человеческий крик, по крайней мере на вполне человеческий. В тот же миг ей ужасно захотелось оказаться в могучих и покровительственных объятиях — но чтобы быть при этом уверенной, что тот, кто обнимает ее, не хочет от нее ровным счетом ничего взамен. Но таких мужчин, насколько она могла судить по своему опыту, в мире практически не существует.
Вместо этого она натянула простыню себе под самый подбородок и лежала неподвижно, считая странные крики, пока не заснула.
Утром ей так и не удалось выйти к завтраку. Она надеялась на то, что каждое утро сможет оказываться в гостиной раньше Роджера, веселая и энергичная, но из-за ночной бессонницы она проспала до полудня. К тому времени, когда она проснулась, Роджер давно уже покинул спальню. Итак, счет 1:0. В пользу Роджера.
Яркий солнечный свет лился в окно, отчего в теле Кэтрин бурлили все жизненные соки. Перед самым пробуждением ей приснился кошмар, в котором она задыхалась внутри прозрачного и мокрого мешка. Очнувшись, она с трудом выпуталась из влажных от пота простыней.
Пока Кэтрин принимала душ и одевалась, она не слышала ничего, кроме тех звуков, которые сама же и производила. Вероятно, все остальные уже собрались на первом этаже и сидели в ожидании отсутствующего сопрано. А может быть, они отправились куда-нибудь на прогулку, оставив ее одну-одинешеньку в «Шато де Лют» вместе со всеми его прялками и флейтами и кроватью, в которой она не хотела бы провести больше ни одной ночи.
Но она волновалась понапрасну. Очутившись в кухне, она обнаружила там Бена, по-прежнему одетого в пижаму размера XXL, который со смущенным видом сидел на залитой солнечным светом скамье и читал номер «Таймс Литерари Сапплемент» четырехлетней
Все-таки Бен очень странный, думала Кэтрин. Несмотря на то, что он был старше их всех, в пятьдесят пять у него было то же самое детское лицо, как и в те времена, когда «Квинтет Кураж» еще только создавался. И он всегда был очень толст, хотя в последнее время, возможно, чуточку толще, чем прежде. Очень сведущий и уравновешенный во всех областях жизни, он обладал одной лишь слабостью, одной лишь ахиллесовой пятой — вернее, желудком. Каждая гастроль неизменно сопровождалась новым сюрпризом из неисчерпаемых запасов, которыми, казалось, располагал Бен, — так в прошлом году он разобрал двигатель сломавшегося автобуса и починил его при помощи галстука и двух обручальных колец — но вот со своим аппетитом он никак не мог совладать.
— Привет, — сказал Бен, и где-то в утробе у него раздалось низкое урчание, весьма схожее с теми звуками, которые он издавал при исполнении «Partitum Mutante».
Кэтрин ничуть не сомневалась, что он в состоянии и умственно, и физически самостоятельно справиться с задачей и сварить овсянку, но по какой-то неизвестной ей причине он никак не мог заставить себя сделать это. Он посмотрел на Кэтрин и та прочитала в его глазах искреннее страдание. Этим взглядом он, казалось, хотел ей сказать, что больше всего на свете он любит свою жену и хотел бы, чтобы сейчас здесь оказалась она, но здесь была только Кэтрин и что же ему теперь делать?
— Овсянки хочешь? — напрямик спросила Кэтрин.
— Да, — тотчас ответил Бен, и его пухлые щеки вновь залились румянцем.
— Тогда я сварю на нас двоих, — сказала Кэтрин.
Тут же выяснилось, что, пока сопрано отсыпалось наверху, контральто уже покинуло дом. С первыми лучами солнца Дагмар укатила на велосипеде в лес с Акселем и еще не возвращалась. Возможно, она отправилась в Мартинекерке или Дюйдермонде за припасами, возможно, просто решила покататься. Так или иначе, но ее не было, поэтому Роджер занимался тем, что писал ответы на письма на одном из компьютеров, Джулиан читал какую-то книжонку в гостиной, а Бен слонялся по кухне в ожидании, пока кто-нибудь накормит его завтраком.
— Скажи «хватит»! — сказала Кэтрин, наливая молоко.
— Хватит… — с сожалением пробормотал Бен в тот момент, когда молоко начало грозить вылиться за край кастрюли.
Заслышав звуки кормления, Джулиан поспешил в кухню, где сам уже позавтракал за несколько часов до этого консервированным рисовым пудингом и кофе. На нем были черные джинсы и черная футболка. От высушенной феном макушки до облаченных в черные носки пяток он выглядел как звезда французского кино.
— Добрутро, — небрежно бросил он, все еще держа в руках раскрытую книжку с таким видом, словно за чтением сам и не заметил, как очутился в кухне.
— Привет, Джулиан! — сказала Кэтрин, стараясь не выдать мимикой своего раздражения тем, что этот миг, столь исполненный наивной простоты — дымящаяся кастрюля овсянки, она сама с половником, разливающая по тарелкам еду, Бен Лэм, жадно следящий за каждым ее движением, — непоправимо испорчен. Когда Джулиан непринужденно прошествовал между ней и Беном, она заметила, что книжонка, которую он по-прежнему держал открытой в своих холеных руках, оказалась каким-то триллером, на обложке которого было изображено лицо испуганной женщины, и она внезапно подумала: «Боже, как я этого типа ненавижу!»