Сто девяносто девять ступеней. Квинтет «Кураж»
Шрифт:
— А до того, как уехать в Лондон, вы жили здесь, в Уитби?
— Когда-то жил, только очень и очень давно. — Тон у него был раздраженным и одновременно усталым, с таким легким надрывом, как у плохого актера в плохой мелодраме. — Помню, как мне не терпелось отсюда сбежать.
Шейн показалось, что первая и вторая части его заявления как-то не очень между собой согласуются, хотя она никак не могла сообразить, в чем именно несоответствие.
— А мне здесь нравится, — сказала она и сама удивилась тому, что сказала — если принять во внимание бессонницу и ночные кошмары, у нее были
— Но сами вы не отсюда, правильно?
— Нет. Я археолог, работаю на раскопках.
— Ух ты! Откопали, я слышал, шестьдесят скелетов?
— Помимо прочего, да. — Шейн отвернулась, давая понять, что ей очень не нравятся такие вот проявления сенсуалистических инстинктов, но даже если он это заметил, то ему это было до лампочки.
— Ого, — сказал он. — Это что-то такое готическое.
— Насколько мы можем судить, это англы. Не готы.
Ее попытка поставить его на место оказалась не очень удачной. Фраза как будто повисла в воздухе, и, повторив ее про себя пару раз, Шейн и сама поняла, что ее замечание получилось каким-то уж слишком заносчивым. Даже высокомерным. Чтобы как-то сгладить неловкость, Шейн принялась гладить пса по спине — там, куда не дотягивался молодой человек.
— А как его зовут?
Молодой человек на мгновение заколебался.
— Адриан.
Шейн тихо фыркнула.
— Какое… кошмарное имя. Для собаки вообще, и уж тем более для такой собаки.
— Это точно! — просиял молодой человек. — Но мой отец был помешан на истории Древнего Рима.
— А как вас зовут?
Он снова заколебался.
— Называйте меня просто Мак.
— Мак — сокращенное от чего?
— Магнус. — Молодой человек прищурился, и его бледно-голубые глаза потемнели. — В переводе с латинского «большой, огромный, великий». Вот где кошмар так кошмар.
— Почему же кошмар?
— Ну, как будто я прямо какой-то урод — с непропорционально большой головой, или что-нибудь в этом роде.
— Ладно, я промолчу. Хотя, на мой взгляд, это красивое, старинное имя.
— Ну, это у вас такой взгляд.
Его фамильярность немного встревожила Шейн. Да, нелегкая это работа — беседовать с незнакомцами противоположного пола! Так что неудивительно, что теперь она и не пытается с кем-то знакомиться… то есть вот так вот на улице…
— Что вы хотите сказать?
— Ну, вы археолог, и все такое.
— Я еще не совсем археолог. Я пока только учусь.
— Да? Никогда бы не подумал, что… — Он умолк на полуслове, вовремя сообразив, что не стоит произносить «в вашем возрасте» или что-нибудь в этом роде, но невысказанный подтекст все равно задел Шейн — пронзил, образно выражаясь, до самой глуби ее внутренностей. Да, черт возьми, она уже не такая заманчиво юная девочка-персик. Все, через что ей пришлось пройти в Боснии — и потом, — все это написано у нее на лице. Причем не только написано, но и подчеркнуто жирной чертой. «Наш Творец и Спаситель возрадовался…» Да, Он с большим удовольствием
— Никогда бы не подумал, что на археолога надо учиться специально.
— Да вот выходит, что надо. На самом деле у меня уже есть одно высшее образование. Я консерватор документов, специалист по реставрации и сохранению древних бумаг и пергаментов. Просто мне захотелось научиться чему-то еще и поработать на свежем воздухе. Кстати, у нас на раскопках работают очень интересные люди. Есть археологи с многолетним стажем, а есть просто детишки, которым хочется подработать.
— И есть еще вы.
— Да, есть еще я.
Он смотрел на нее в упор; на самом деле они оба смотрели на нее в упор — и он, и его пес, — причем взгляд у обоих был искренний и внимательный, как будто они оба ждали, что сейчас она им приоткроет еще какую-то часть себя. Как будто им это было действительно интересно.
— Меня зовут Шейн, — сказала она наконец.
— Красивое имя. А что оно значит?
— Прошу прощения?
— Шейн. На валлийском это значит…
Шейн на секунду задумалась, пытаясь сообразить, значит ли что-нибудь ее имя.
— Да нет, оно вроде бы ничего не значит. Просто Джейн. Самая обыкновенная Джейн.
— Но вы-то не самая обыкновенная, — поспешил вставить он, чтобы загладить свой давешний промах.
Шейн отвернулась, чтобы не выдать своего смущения, и поднялась на ноги.
— Ну, мне пора на работу.
Она попыталась собраться с духом перед оставшейся сотней ступенек.
— А можно мне с вами подняться до церкви? Там с другой стороны есть спуск вниз, так что мы с Адрианом как раз пробежимся до города…
— Конечно, можно.
Он не должен увидеть, как я хромаю, решила про себя Шейн. Я сделаю все, чтобы он не обращал внимания на мои ноги.
Они пошли вверх по лестнице. Адриан убежал далеко вперед, но тут же вернулся и стал носиться вокруг них кругами.
— Значит, вы похоронили отца… и много у вас еще дел в Уитби?
— На самом деле все дела в Уитби я уже сделал. Но мне нужно писать диплом — на будущий год я заканчиваю медицинский. Так что я пока поселился в отцовском доме… вроде как добровольная ссылка, одиночное заключение. Ну, чтобы спокойно работать. В Лондоне столько всего отвлекает. Даже больше, чем этот товарищ… — Он кивнул в сторону Адриана.
— То есть, выходит, вы следуете давней традиции Уитби, — сказала Шейн. — Представьте себе, как монахини и монахи сидели в своих одиноких кельях и целыми днями читали, писали.
Он рассмеялся.
— Могу поспорить, они там не только читали-писали.
Что это было: фривольная шутка «приватного свойства», только для них двоих — тем более если принять во внимание, как лукаво он ей подмигнул, — или обычный цинизм, с которым большинство современных людей относятся к монашеской жизни? Да, скорее всего цинизм — потому что, когда они поднялись до того места, откуда уже были видны башни аббатства Уитби, он воскликнул: