Сто две водородные бомбы
Шрифт:
Конечно, даже в десять лет некоторые дети имеют столь строптивый характер, что уже поздно создавать из них идеальных солдат. Одним из таких детей и был Чарли Рота-С. Для таких, как он, военное обучение должно начинаться немедленно после рождения, но пока лишь самые смелые из пентагоновских мечтателей заглядывали так далеко в будущее, замахиваясь на столь всеобъемлющее военное обучение.
И в то же время, если бы не крамольные мысли Чарли, он был бы ничуть не менее идеален, чем любой кадет лагеря «Оверкил». Психологические тесты показывали у него высокий потенциал лидера; по результатам
И все-таки Грист ненавидел Чарли со всеми его потрохами. Возможно, одной из причин столь пристрастного отношения сержанта к потрохам кадета была та, что эти потроха сильно походили на его собственные. Ну, разве что, были немного понежнее, но это возрастное. А Грист за двадцать лет службы в армии привык презирать и ненавидеть себя со всеми потрохами. Именно эти чувства делали его столь вышколенным сержантом.
Повседневная жизнь лагеря «Оверкил» была организована таким образом, что затаенные чувства как Чарли, так и Гриста не могли проявляться в открытую, но зато на борту самолета, направлявшегося в Новый Нью-Йорк, они оказались в обстоятельствах, которые не были предусмотрены правилами внутреннего распорядка лагеря «Оверкил». Так, заняв свое место в салоне, Грист процедил сквозь зубы:
– Хитрый ублюдок!
– и лишь затем сообразил, что никогда не произнес бы этих слов в лагере.
– Ну что ж, семьсот сорок третий, - сказал Грист, стараясь вернуть самообладание, - пожалуй, я попытаюсь использовать твою хитрость прямо в «Оверкиле». Когда вернемся из этой увольнительной, будешь моим ординарцем. Мы еще сделаем из тебя солдата, семьсот сорок третий. Ну, что скажешь?
– Так точно, сэр.
По правде говоря, Чарли не прислушивался к тому, что говорит сержант. Он размышлял, насколько легко будет затеряться среди трех миллионов жителей Нового Нью-Йорка.
Самолет взлетел, и Чарли несколько счастливых минут следил, как проносятся мимо и остаются внизу и позади розовеющие облака. Едва только погасла надпись «Не курить», Грист запалил одну из своих вонючих сигар. Подошедшая стюардесса попросила его не курить.
– Нет такого правила, чтобы человек в форме, заплативший за билет, не мог выкурить сигару, когда все кругом курят.
– Леди, сидящая через два ряда от вас, попросила…
– Леди через два ряда может заткнуть нос, если ей не нравится запах.
Чарли, презиравший в этот момент Гриста не больше и не меньше, чем обычно, с удивлением услышал смешок, раздавшийся позади. Хихиканье становилось все громче и отчетливее. Смеялся ребенок, девочка, и, вне всякого сомнения, она потешалась над Гристом. Чарли почувствовал, что сейчас он тоже рассмеется. Сколько же времени прошло с тех пор, когда ему последний раз хотелось смеяться?
Грист налился кровью, в точности как тот чирей, который воображал Чарли, и Чарли пришлось закрыть глаза, чтобы сдержать себя и не расхохотаться. Он начал думать про Эмпайр Стейт Билдинг. Вид этого здания был четко, как на гравюре,
Смешки сзади прекратились, и тут выстроенное в мыслях изображение огромного здания задрожало, словно небывалое землетрясение поддало ему в фундамент.
Чарли открыл глаза.
В проходе стояла девочка приблизительно его возраста, ее глаза были полны слез от сдерживаемого смеха. Глаза были золотистые, с темными, неправильной формы крапинками. Чарли и девочка взглянули друг на друга, и девочка сразу стала серьезнее. Гриста она словно и не замечала.
– Ты летишь в Новый Нью-Йорк?
– спросила девочка. Чарли молча кивнул.
– Ты призер «Поиска Талантов»?
Он снова кивнул. Хотя он отчетливо слышал вопросы, он не замечал, чтобы ее губы шевелились.
– Я тоже, - продолжила девочка.
– Меня зовут Линда. Линда Ван Эпс. Скажи, как тебя звать… нет, не говори. Просто подумай мне, как тебя зовут, ну вот так, как ты думал изображение дома.
– Чарли Рота-С.
– Самая глупая фамилия, какую я слыхала. Мне сейчас надо возвращаться на место, но мы можем разговаривать всю дорогу до самого Нового Нью-Йорка. Мы сможем болтать по секрету. Думаешь всегда по секрету.
Чарли кивнул еще раз, и Линда ушла.
– Ответь, Христа ради, чего ты дергаешься?
– спросил Грист. Вид у него был недоумевающий. Он смял свою сигару в пепельнице.
– Не знаю, сэр.
Лагерь «Оверкил» научил Чарли врать самым убедительным образом.
«Расскажи мне о себе», - попросил голос Линды.
Она сидела у окна, глядя на проплывающие мимо розовые облака. Чарли мог глядеть ее глазами. Она была близорука. Чарли посмотрел на облака своими глазами, и Линда охнула. Он отчетливо ощутил, как она потрясена новым зрением.
«Я сирота», – сказал он.
«Я тоже», – ответил ее мозг.
Две мысли слились воедино.
Ничто в короткой тусклой жизни Чарли не наводило его на мысль, что он телепат, хотя и в обратном он не был уверен; об этом он просто не думал. Он знал, что такое, кажется, бывает, хотя, возможно, и нет. Те три часа, что они провели на тихоходном рейсовом самолете, стали величайшим потрясением в жизни Чарли, но он был слишком поражен тем, как легко Линда открывает перед ним свою душу, и у него просто не оставалось времени для удивления по поводу того, что он и сам телепат.
Это казалось просто естественным. Естественным, что он ощущал ее тело, а она - его; естественным, что она узнала, кем для него является Грист и что он почувствовал, как ужаснула ее сила его ненависти (он и сам не знал, насколько въелась в него ненависть); естественным, что он вспомнил давно прошедшие дни ее детства так, словно это он играл с ее братом-близнецом, и в особенности тот страшный вечер, когда Линда стояла и беспомощно глядела, как брат тонет, и чувствовала его муки в своем собственном мозгу. Чарли прежде не знал, что такое боль утраты. Это оказалось страшно!