Сто лет безналом
Шрифт:
— Нет! — закричал Прохор, бросаясь к девушке. Секунду она стояла, а затем с легким стоном упала на ковер. Изо рта девушки хлынула кровь — кинжал мадам пробил легкое. — Зачем? Зачем? — шептал Прохор, прижимая безвольное тело девушки к груди. Мадам наклонилась к Арине и, прикоснувшись к шее, попыталась нащупать пульс.
— Все кончено! — жестко сказала мадам Кукушкина. — Она поняла, что мы вместе! А мне нужно быть вне подозрений! Иначе вся затея рухнет на корню! А сейчас я вернусь из уборной в зал, а ты постараешься незаметно исчезнуть!
Прохор заплакал, продолжая сжимать мертвую девушку в объятьях.
— Возьми себя в руки! — прикрикнула на него Анна Николаевна. —
Прохор остался в одиночестве возле распростертого на полу тела. Слезы не могли помочь ему оживить девушку.
Глава 3
24.12.1972
п. Кулустай
ИТК строгого режима.
— Ох, и разбередил ты мне душу, начальник! — тяжело вздохнув, сказал Прохор. — Больше века минуло, а все как вчера…
— Так ты все-таки ушел из особняка Лопухиных?
Прохор угрюмо кивнул:
— А девушка? Арина?
— Я ничем не мог ей помочь! — с надрывом крикнул Прохор. — Ничем! К тому же она выжила…
— Но только не твоими стараниями! — презрительно сплюнул Егоров.
— Слушай, начальник, — дернулся как от удара Посох, хватая Егорова за грудки, — я тебя предупреждал! Не лезь мне в душу, мусор!
— Все, все! — примирительно поднял руки майор. — Успокойся! Не дури!
Прохор неохотно выпустил из рук одежду Сергея.
— Нервишки ни к черту, — сказал он, закуривая очередную сигарету.
— Ладно, — примирительно сказал Сергей, — я бы на твоем месте вообще бы свихнулся.
— Порода наша такая, — выпустив дым из ноздрей, сказал Прохор, — крепкая. Не зря пращура моего Дубом кликали, ох не зря!
— А дальше чего было? — съехал на прежнюю дорожку Егоров.
— Дальше? — переспросил Дубов. — Дальше все просто было: Кукушкину, конечно, долго крутили, но ничего доказать не смогли. Мы со Шнырой покинули Россию в тот же день. Коллекцию Лопухина мадам пристроила на удивление быстро и выгодно. Я промотал эти денежки лет за десять. И был рад этому — жгло мне руки это бабло. Змеи же вернули свои глаза. Кадуцей был полноценен словно в день своего творения. Дальше я стал замечать за собой какие-то странности: я не старел. И, как выяснилось позже — я бессмертен! За мою долгую жизнь меня убивали десятки раз: резали финками, стреляли, травили ядами, даже взрывали. Но я неизменно воскресал целым и невредимым. Это страшно, поверь, начальник! Но об этом позже! В Россию я вернулся накануне нового тысяча девятисотого. Навестил мадам Кукушкину, сдала Анна Николаевна за шестнадцать лет сильно, но хватки не потеряла. С её помощью я тут же ввязался в новую авантюру. На сей раз на Кавказе. Нужно было выкрасть у некоего господина одну дорогую вещицу, хранящуюся в его семье еще со времен Колхидских царей. Все было бы хорошо, но в нашу команду затесался соглядатай охранки. Он, видите-ли, решил, что мы каким-то боком причастны к революционерам. Придурок! Перепутать профессиональных воров с революционерами мог только полный профан. Но, нашу сладкую компанию все-таки взяли.
21. 04. 1903 г.
Кутаисская тюрьма.
— Лежи, не кипишуй, — посоветовал Прохору угрюмый бородатый арестант. — Дрогнет у меня рука — портачка не получиться!
Прохор с сомнением
— Это у тебя-то, Шило, руки дрогнут? Да они у тебя даже с перепоя не дрожат!
— Искусство — вещь тонкая, — заметил Шило. — Один неверный штрих — вся композиция рухнет! А поправить — чай не по холсту малюю! Так чо лежи смирненько!
— Слушай, Шило, — сказал Прохор, — ты со твоим талантом мог известным мазилой [53] стать.
— Ну, известным или нет, — усмехнулся Шило, — это вопрос. А вот мазилой я действительно был. Церква расписывал, иконы малевал.
— И чего же бросил? — спросил Прохор. — Али не доходное это дело?
— Да нет, жить можно, — ответил колыцик. — Но понравился мне сильно крест батюшкин золотой, да кадило червленое серебряное. Ну, там еще пару иконок старых прихватил. Бес попутал. А дальше покатился. Откинулся, украл, пропил, обратно. Замкнутый круг. И несть из него выхода! На сегодня хватит, — сказал Шило, пряча шпору [54] в потайное место. — Завтра продолжим, — вытирая руки от мазуты, [55] колыцик с одобрением разглядывал свою работу. — Только одного не пойму, зачем тебе дрына кривая на груди?
53
— Мазила — художник (тюремн. жаргон).
.
54
— Шпора — игла для нанесения татуировок (тюремн. жаргон).
.
55
— Мазута — краска для нанесения татуировок (тюремн. жаргон).
.
— Был раньше такой бог — Гермес, — пояснил Прохор, — а это посох его — кадуцей.
— Все божки языческие, — многозначительно заметил арестант, подняв указательный палец, — суть — демоны лукавого!
— Шило, — рассмеялся Прохор, — я как погляжу, ты не только церква малевал, а, небось, еще и духовную семинарию окончил.
— Была такая благость, — смущенно пробасил колыцик, — малость не доучился. В иконописцы подался. Так зачем тебе эта богомерзкая штуковина на груди? Лучше б я тебе крест истинный во все пузо нарисовал! Али светлый лик заступницы Марии на груди. Лучшего оберега не придумать!
— Грешен я, Шило, — ответил Прохор, — чтобы Деву Марию на груди колоть! А Гермес издревле ворам благоволит!
— И по грехам вашим аз воздам! — словно на проповеди проревел Шило. — Нарекаю тебя отныне и присно, и во веки веков, Кадуцеем!
— Кадуцей — отменное погоняло, — согласился Прохор, поднимаясь на ноги. — Вот черт — спина затекла, — Дубов несколько раз наклонился, разминая затекшие мышцы. — Хоть бы нары сколотили, уроды! Так и заболеть можно!
— Заболеть? — Шило раскатисто засмеялся. — Сдохнешь от чахотки — никто и не почешется! Пока не завоняешь, конечно!
Прохор скрипнул зубами:
— С этим нужно что-то делать!
— Что делать? — Шило с изумлением уставился на Дубова. — Будешь буянить — в карцер упекут!
— А если вся турма поднимэтся? — крикнул кто-то из дальнего угла камеры.
— Ну? — вопросительно проревел Шило, выискивая глазами крикуна.
— Карцэров на всэх нэ хватит! — крикнули из того же угла.
— Кто это у нас тут такой умный? — Прохор переглянулся с Шилом. — Покажись!
Из толпы беспорядочно лежавших на полу арестантов поднялся маленький рябой грузин.