Сто лет безналом

Держапольский Виталий Владимирович

— И ни разу вы с ним больше не встречались?

— Как так не встречались? Земля круглая! Второй раз мы столкнулись с Кобой в Тбилиси лет через пять после Батуми. И свела нас вместе касса одного банка, на которую мы оба глаз положили…

10 июня 1907 г.

Тифлис.

Сладкий дым опиума густым туманом висел под потолком. Справа и слева на замызганных покрывалах неподвижно лежали люди, изредка подносившие желтый обгрызенный мундштук к потрескавшимся губам. Они с наслаждением вдыхали отраву и вновь падали на засаленные подушки. Коба брезгливо сморщился: эти опустившиеся создания его раздражали. Вместо того, чтобы бросить все силы на борьбу с самодержавием, они бесполезно губили свои жизни здесь, в сыром мрачном подвале,

предпочитая жестокой действительности, бегство в мир опиумных грез. Рядом с Кобой с отрешенным видом сидел преданный соратник по партии — Семен Тер-Петросян по кличке Камо. Петросян плохо понимал по-русски, поэтому большую часть встречи он сидел молча, в отличие от еще одного присутствующего здесь — Никитича. [60]

60

— Никитич — революционная партийная кличка Леонида Красина, в уголовной среде его больше знали как Лошадь.

.

— Коба, мне не нравится эта заморочка! — с нажимом сказал Прохор. — После шухера, который устроят твои кореша, легавые будут видеть в каждом потенциального налетчика!

— Слюшай, Кадуцей, ти меня знаеш, — Коба приветливо улыбнулся, однако его по-рысьи желтые глаза оставались холодными, — я нэ мэняю своих рэшэний! Рэволюции нужны срэдства, и другого способа раздобыт их, я нэ вижю! Присоедыняйса, дэнэг хватыт всэм!

— Ты знаешь, Коба, «эксы» [61] не мой метод! Да и чем тебе может помочь профессиональный взломщик? Головорезов у тебя и так хватает! Давай возьмем кассу по-тихой, уже в банке…

61

— Эксы — на жаргоне революционеров вооруженная экспроприация ценностей, нажитых буржуазией.

.

— Нет, — вмешался в разговор Лошадь, — большой риск! Легче организовать налет!

— Легче! — передразнил его Прохор. — А скольких ты при этом положишь? А я возьму кассу без шума и пыли!

— Нэт! — веско сказал Коба.

— Ну и хрен с вами! — Прохор резко встал.

Рука Камо нырнула за пазуху. Кадуцей понял, что боевик нащупал укрытый от чужих глаз пистолет, но, тем не менее, договорил:

— Разбивайте свои дурные головы! Мешать не буду! А ты, Камо, чё вылупился? Ты на мне дыру протрешь! Чуваки, я считал, что вы умнее!

— Твое дэло, — пожал плечами Сосо, — считай как хочэш! Я прэдложил, ты оказался! Смотри нэ, пожалей!

— Ты тоже, Коба, смотри, не пожалей! Ты оторвал кусок от моего пирога!

С этими словами Прохор вышел. Камо многозначительно переглянулся с Никитичем и демонстративно достал из-за пазухи наган.

— Догнат его? — спросил он Кобу, снимая ствол с предохранителя. — Сдаст вэдь, урка чахоточная!

— Убэри! — приказал Петросяну Коба. — Нэ продаст, но… разберемся с ним позжэ! Сейчас у нас другие планы!

24.12.1972

п. Кулустай

ИТК строгого режима.

— Я и не догадывался, что еще зимой пахан [62] Кобы Ленин приказал своим босякам добыть деньги для революции любой ценой!

— Кто? — поперхнулся Егоров. — Пахан Ленин?

— А чего ты так удивляешься? Натуральный пахан. Ты можешь звать его вождем мирового пролетариата — суть от этого не меняется! Назови мне хоть одного босяка из его кодлы, кто баланды хозяйской не хлебал. Это потом они законы выдумывать начали, а до этого за каждым из них статей висело, и не только политических. Там и разбой с бандитизмом, и убийства с терроризмом…

62

— Пахан — самый авторитетный блатной в данном сообществе (камере, тюрьме зоне) (тюремн. жаргон).

.

— Ты мне тут антисоветчину не разводи! — строго прикрикнул на Прохора опер. — Будем считать, что ты мне ничего не говорил, а я — ничего не слышал!

— Начальник, — скривил губы в презрительной усмешке Посох, — ты же умный мент, а несешь

такую ахинею! Тебе уши идеологией марксизма-ленинизма засрали. Послушай меня, того кто лично варился в этой каше, и с этими идеологами сраными баланду из одной миски хавал! За любым из этих деятелей горы трупов! Взять хотя бы Кобу и Тифлисский скок… Помимо экспроприации средств, революционеры планировали осуществить и какую-нибудь крупную террористическую акцию. Ограбление в Тифлисе и стало этой акцией! Так что Коба и не мог поступить по-другому, даже если бы очень этого хотел. Просто я, дурак, тогда этого не понимал! В тот день в Тифлисе погибло пятьдесят человек! Помимо охраны, революционеры погубили больше двух десятков случайных прохожих! А большую часть экспроприированных денег в дальнейшем попросту пришлось сжечь! Крупные купюры разменять не удалось, — доходчиво пояснил Посох. — Их разменивали по всему миру, но напрасно… Сам собой напрашивается вопрос: оправданы ли такие жертвы? С тех пор я никогда больше не связывался с революционерами! Ни до, ни после шестнадцатого года!

Егоров с изумлением смотрел на матерого уголовника:

— Ну ты даешь, Дубов! Не знал, что ты нормально разговаривать умеешь! Не по фене, — добавил он.

— Обижаешь, начальник, — развязно продолжил разговор Дубов, вмиг позабыв былую серьезность, — ты что же думаешь, что трешь базары с неграмотным уркаганом? За моей спиной лучшие университеты мира: Оксфорд, Кембридж, Йель… Правда образца конца девятнадцатого начала двадцатого столетия, но, тем не менее! Я свободно разговариваю на десятке языков: английском, немецком, польском, румынском, французском…

— На матерном и фене, — смеясь, закончил фразу Егоров.

— Зря ты так, — не разделил веселья майора Дубов, — многие известные лингвисты с учеными степенями не гнушались изучать язык блатарей! Кстати, начальник, знаешь, откуда взялось слово «урка»?

— Нет.

— Так вот, начальник, просвещаю: на царской каторге «сидельцы» были заняты тяжёлыми работами, особенно на рудниках. Каждому из них задавался так называемый «казённый урок» — установленное задание, которое каторжанин обязан был выполнять ежедневно. Так вот: арестантский народ нещадно искажал это слово, произнося «урки», «на урках» Понятно, что нередко и начальство, и более грамотные вольные насмешливо поддразнивали «сидельцев»: «Эх, вы, урки!», подчёркивая это неправильное произношение. И в конце концов словом «урка», «урки» стали обозначать каторжан, профессиональных преступников.

— Любопытно, — согласился Егоров. — Ладно, а чего дальше было? — нетерпеливо спросил он, переводя разговор на предыдущую тему. — Ты обещал устроить Кобе разборку! И как, устроил?

— Пытался! Но меня технично устранили! Выстрелили в спину! После того, как я чудесным образом воскрес… кстати, окочурившись в первый раз, я так и не допер, что откинул копыта, думал — просто повезло! Ведь, по сути, не я схлестнулся с Кобой, это столкнулись понятия профессиональных уголовников и революционно-бандитские постановы. Когда нужно, эти падлы использовали нас, а едва мы становились им поперек пути — легко убирали. Так вот, после этого случая, я понял, что в одиночку я не добьюсь ничего — царь-батюшка, и тот не смог, имея в кармане и полицию, и армию! В конце концов, эти отморозки возглавили державу! Конечно, после смены правительства нашему брату босяку большое послабление вышло — амнистия! Но в державе воцарился такой бардак, что даже меня, прошедшего и Крым и Рим, в дрожь бросало! В грабители кинулись все, кому не лень! Наскоро сколачивались новые банды, в одиночку работать стало тяжело. Беспредел достиг невиданного размаха, даже у правильных уркаганов крышу сносило…

24 декабря 1918 г.

Москва.

Роскошный «Дэлоне Белльвиль» неспешно катил по заснеженной дороге. Трое пассажиров автомобиля молчали, лишь водитель негромко ругался объезжая обледеневшие рытвины и канавы. На относительно ровном участке дороги, проходящей по линии трамвая, «Белльвиль» разогнался километров до пятидесяти, но тут же взбрыкнул, словно необъезженная лошадь. Пассажир, сидящий на заднем сиденье и придерживающий руками зажатый промеж ног большой бидон с молоком, что-то невнятно проворчал. После того, как машину подкинуло во второй раз, мужчина раздраженно стряхнул с темных брюк светлые капли молока и громко сказал: