Сто лет и чемодан денег в придачу

Юнассон Юнас

За столом сидели лично товарищ Сталин, Аллан Карлсон из Юксхюльта, физик-ядерщик Юлий Борисович Попов, руководитель всей советской государственной безопасности Лаврентий Павлович Берия, а также маленький, едва приметный молодой человек — без имени или возможности что-нибудь съесть или выпить. Это был переводчик, и его как бы не существовало.

Сталин был в великолепном настроении. Лаврентий Павлович не подведет! Разумеется, прокол с Эйнштейном дошел до Сталина, но теперь это все уже история. К тому же у Эйнштейна (настоящего) только мозги; а у Карлсона-то — точные конкретные знания!

Что

Карлсон оказался таким приятным человеком, дела тоже не портит. Он рассказал Сталину о своем прошлом, хотя и очень вкратце. Его отец боролся за социализм в Швеции, а потом отправился с той же целью в Россию. Поистине похвально! Сын, в свою очередь, участвовал в гражданской войне в Испании, и Сталин решил не задавать бестактного вопроса — на чьей стороне. После чего господин Карлсон отправился в Америку (был вынужден бежать, понял Сталин) и нечаянно угодил на службу к союзникам… но такое человеку можно простить, Сталин в последние годы войны в известном смысле оказался в сходной ситуации.

Уже через несколько минут после того, как подали горячее, Сталин выучился петь «Пей до дна» — «Хоп-фадераллан-лаллан-лей» всякий раз, когда надо было поднять рюмку. Аллан, в свою очередь, не мог не восхититься, как хорошо Сталин поет, — на что Сталин рассказал, что в юности он и в церковном хоре пел, и на свадьбах солировал, и в доказательство встал из-за стола и принялся скакать по залу, выбрасывая в стороны то руки, то ноги, под песню, которая показалась Аллану несколько… индийской, что ли? — однако понравилась.

Аллан петь не умел, и вообще с культурой у него были, как он полагал, сплошные пробелы, но атмосфера явственно требовала чего-то большего, чем «Пей до дна». Однако единственным, что он второпях припомнил, были стихи Вернера фон Хейденстама, которые учитель заставлял их всех зубрить наизусть во втором классе народной школы.

Таким образом, едва Сталин уселся на место, Аллан поднялся и произнес:

— О Швеция, о дом родной, Любимый край, куда так сердце рвется! Блистают родники, где шли полки на бой, И в прошлом подвиги, — но твой народ с тобой, И в трудный час, как встарь, он в верности клянется!

В свои восемь лет Аллан выучил это стихотворение не понимая. И теперь, вновь декламируя его со всей мыслимой проникновенностью, он удивился, что даже через тридцать семь лет оно не сделалось понятнее. Впрочем, декламировал он по-шведски, так что русско-английский и словно бы несуществующий переводчик лишь молча сидел на своем стуле и существовал еще меньше.

Зато Аллан сообщил (когда грянули аплодисменты), что только что прочитал стихотворение Вернера фон Хейденстама. Возможно, Аллан оставил бы эту информацию при себе либо чуточку подправил, знай он, как отреагирует на нее товарищ Сталин.

А дело было в том, что товарищ Сталин и сам писал стихи, даже совсем неплохие. Правда, дух времени сделал из него революционера и борца; но поэтическую натуру не спрячешь, к тому же Сталин по-прежнему сохранил интерес к поэзии

и неплохо в ней ориентировался.

На беду, Сталин очень хорошо знал, кто такой Вернер фон Хейденстам. И в отличие от Аллана был вполне осведомлен о любви Вернера фон Хейденстама к Германии. К тому же не безответной. Правая рука Гитлера Рудольф Гесс в тридцатые годы гостил у Хейденстама, а сразу после этого Хейденстам был избран почетным доктором Гейдельбергского университета.

Все это решительным образом переменило настроение Сталина.

— Итак, господин Карлсон сидит и оскорбляет гостеприимного хозяина, который встретил его с распростертыми объятиями? — сказал Сталин.

Аллан заверил, что вовсе этого не делает. А если господина Сталина так рассердил Хейденстам, то Аллан очень за него извиняется. К тому же Хейденстама уже несколько лет как нет в живых — может, это послужит некоторым утешением?

— А это «хоп-фадераллан-лаллан-лей» — что это вообще значит? Может, славословие врагам революции? И вы заставили это произнести самого Сталина? — сказал Сталин, который всегда говорил о себе в третьем лице, когда сердился.

Аллан отвечал, что ему нужно немножко подумать, как перевести «Хоп-фадераллан-лаллан-лей» на английский, но господин Сталин может быть спокоен — это просто такое веселое восклицание.

— Веселое? — товарищ Сталин повысил голос. — Господину Карлсону кажется, что Сталину так весело?

Аллана эти придирки начинали утомлять. Мужик аж весь красный стал, так разобиделся, а дело-то выеденного яйца не стоит.

Сталин не унимался:

— И как там было в Испании на самом деле? Видимо, стоит сразу спросить у господина хейденстамиста:на чьей стороне он сражался?

Шестое чувство у него, что ли, у черта, подумал Аллан. Ну да ладно, он и сам уже разозлился настолько, насколько вообще мог, — так что почему бы и не сказать, как оно было на самом деле?

— Я вообще не сражался, господин Сталин, но я сперва помогал республиканцам, а потом по чистой случайности попал на другую сторону и стал другом генерала Франко.

— Генерала Франко?! — выкрикнул Сталин и вскочил на ноги так стремительно, что опрокинул стул.

Ясно, сейчас еще больше разойдется. В богатой событиями жизни Аллана уже не раз случалось, что на него принимались орать, но сам он никогда не орал в ответ, и теперь не собирался. Но это не значило, что ситуация его устраивает. Наоборот, ему стал резко неприятен этот крикун-коротышка по другую сторону стола. И Аллан решил перейти в контратаку:

— Мало того, господин Сталин. Я еще и в Китай поехал, чтобы вести войну против Мао Цзэдуна, а потом отправился в Иран и предотвратил покушение на Черчилля.

— Черчилля?! Эту жирную свинью?! — закричал Сталин.

И, на секунду прервавшись, опорожнил целый стакан водки.

Аллан смотрел на это с завистью, он и сам хотел бы добавки, но решил, что сейчас попросить об этом вряд ли будет уместно.

Ни маршал Берия, ни Юлий Борисович не сказали ничего. Но выражение лица у них было при этом разное. В то время как Берия свирепо таращился на Аллана, Юлий сидел с глубоко несчастным видом.