Сто лет пути
Шрифт:
Тут в полной тишине стремительно распахнулись высокие двери, полутемная комната как по мановению волшебной палочки наполнилась людьми, которые действовали быстро, умело и страшно.
Сидящие с той стороны стола оглянулись, лица у них сделались растерянными и недоумевающими, но что там подняться! — даже шевельнутся никто не успел. Короткими ударами в лицо и по шее, от которых затрещали кости, их свалили на пол и стали деловито вязать. Румяный барин побледнел, ладонь у него разжалась, из нее посыпались блестящие камни, заскакали по столу, разбрызгивая льдистые лучи. Он втянул
— Ишь ты, кусается, сучонок!
— Смотри, чтоб не нашумел. Вдарь ему еще разок!
Зажегся электрический свет под потолком, сделав комнату, где молча и страшно били и вязали людей, ниже и меньше размером. Человеческое месиво колыхалось по всему помещению. И тихо было, слышалось только тяжелое дыхание, всхлипы и шорохи.
Все это продолжалось, должно быть, меньше минуты. Затем в коридоре зазвучали твердые, уверенные, победительные шаги и в комнату вошел… Столыпин.
Люди в штатском замерли и вытянулись.
— Все здесь, ваше благородие! Взяли.
Министр мельком огляделся, чуть задержал взгляд на Шаховском, как будто установил, что это именно он и с ним все благополучно.
— Благодарю за службу, орлы, — пророкотал министр. — Внизу тоже все, по счету. Ну-с, ведите, и чтоб там без шума!..
Лежащих подняли и поволокли, только тот, что беседовал с Шаховским, утративший весь свой румянец, очень бледный, как будто неживой, все вырывался и выкручивался из рук стражников. Висок у него был рассечен, темная кровь текла по шее, капала на белый воротничок. Столыпин стоял у камина, заложив руки за спину и покачиваясь с пятки на носок, наблюдал совершенно равнодушно.
Шаховской соображал и двигался с трудом.
Что произошло в следующее мгновение, он так и не понял. Отирая с лица кровь, в дверях возник молодой барин, его шатало из стороны в сторону. «Браунинг» блеснул холодным светом, как давеча бриллиант.
— Умри, палач, иуда, — тоненьким мальчишеским голоском тихо и испуганно выговорил молодой человек. Сзади уже бежали, но он выстрелил, успел. Алябьев метнулся вперед и не удержался на ногах, упал лицом вниз, к ногам Столыпина.
Вбежавшие навалились на молодого барина и, должно быть, убили — что-то хрустнуло, он всхлипнул и больше не шевелился.
— Кто упустил? — грозно спросил Столыпин. — Ну?! Кто?!
Нагнулся и перевернул Алябьева, так и оставшегося лежать лицом вниз. Алябьев медленно перевернулся, и Шаховской увидел его мертвые глаза.
— Иду, иду! — сердито закричали из-за обитой коричневым дерматином двери. — Кому там неймется-то, господи?!
— Если она начнет скандалить, не пугайтесь, — быстро сказал Шаховской Варваре.
— Не буду, — тоже быстро ответила она. — Если старуха начнет скандалить, вы меня спасете, да?
Он кивнул, глядя на дверь, за которой происходили возня, шорохи, брякала цепочка. Наконец заскрипели петли, приоткрылась узкая щель, за ней белело лицо и мерцал глаз. Из щели шибануло таким крепким кошачьим духом,
— Что нужно? Вы к кому?
— К Ольге Яковлевне. Это вы?
— Комнат не сдаю.
И дверь захлопнулась. Дух немного отступил.
— Мы из музея на Воздвиженке! — прокричал Дмитрий Иванович в коричневый дерматин. — По делу!
Снова проскрипели петли и обозначилась щель.
— По какому такому делу?
Тут Варвара Дмитриевна, которую Шаховской собирался спасать от полоумной бабки, перехватила инициативу. Распахнув красную книжечку, она ловко сунула ее в щель и приказала:
— Открывайте.
В щели завздыхали, завозились, загремели цепями, и дверь приоткрылась.
— Агитаторы, что ли?.. Так я не голосую, провались она пропадом, ваша советская власть!
— Советской власти двадцать лет как нет, — объявила Варвара Дмитриевна и сунула нос в воротник пальто — воняло из квартиры нестерпимо. — Вы Ольга Яковлевна? Куда проходить?
— Ну, в кухню идите…
От вони щипало глаза. Шаховской двинулся по коридору следом за хозяйкой. Варвара у него за спиной нащупала его руку, он взял ее ладонь и сжал.
— Нужно было с работы противогаз захватить, — негромко сказала она. — У нас есть на складе.
В кухне были кошки.
Кошки сидели на каменном подоконнике, на столе, на буфете с раздвижными дверцами — одна оторвана, — на стульях и табуретках. Кошки ходили по полу и спали в картонных коробках, в ряд стоявших у стены, выкрашенной до половины зеленой масляной краской, кое-где растрескавшейся. Кошки лазали по посудной полке среди разномастных тарелок. Под ногами хрустело, как будто приходилось давить тараканов, оказалось, что весь пол усыпан кошачьим кормом из прорвавшегося пакета. На плите в алюминиевой кастрюле булькало какое-то варево, от которого воняло еще хуже, чем от кошек.
— Рыбку варю, — безмятежно сказала хозяйка, взяла кошку, уселась на табуретку и посадила ее на колени. Киса недовольно дернула хвостом и спрыгнула. — Им нужно свежей рыбки поесть. Я беру в гастрономе, недорого.
Варвара прошла к окну — кошки недовольно оборачивались и мяукали — распахнула захлопнутую форточку и сунулась к ней.
— Ольга Яковлевна, вы знаете музей на Воздвиженке? Вы несколько раз туда приходили! — спросил Шаховской.
— А что? Я права не имею? У нас все права только богатые имеют, и еще депутаты! А если я не депутат, значит, мне и приходить никуда нельзя?! В милицию меня?! Заявление на меня писать?!
Она раздула ноздри и хлопнула ладонью по столу. Кошка, вылизывавшая ногу, вздрогнула и посмотрела на нее с презрением.
— А вы пишите заявление, пишите! На меня и на деточек моих! В Конституции не написано, что запрещено кошек держать! А раз не написано, значит, я право имею! И не выселите вы меня, найдется и на вас управа!
— Вы приходили в музей на Воздвиженке? — повторил Шаховской.
— Я-то в своем праве, а они меня в отделение?! И поп с ними заодно! Я думала, он порядочный, а он заодно! Калитку стал от меня замыкать, замки навесил! А я что, не человек? У нас, между прочим, свобода передвижения!