Сто первый километр

Хруцкий Эдуард Анатольевич

В коридоре появился Никитин. Он был возбужден и встрепан.

– Не колется, сука.

– Ты с кем работаешь? – спросил Данилов.

– С Акимовым Колькой.

– Пацана этого, Аксакова, давай ко мне.

Данилов вошел в кабинет, уселся за столом, приготовил бланк протокола. Взяли они нынче троих. Высланного после отсидки из Москвы, дважды сидевшего за грабежи Николая Акимова по кличке Матрос, его бывшего подельника Виктора Лопухова по кличке Утюг и молодого семнадцатилетнего паренька Алексея Аксакова. Все

трое жили в Москве в одном дворе, и, пока Акимов и Лопухов добывали стране древесину, подрос их сосед, решивший стать налетчиком.

– Можно, товарищ полковник? – заглянул в дверь милиционер.

– Заводи.

Лешка Аксаков вошел в кабинет независимой походкой, пританцовывая, видимо, именно так он собирался войти в камеру «Таганки».

– А, – лениво сказал Данилов, – вот ты какой убийца, Аксаков.

– Ты чего, начальник, ты чего…

– Замри, сявка, ты еще у параши не лежал, а уже со мной так разговариваешь. – Данилов грохнул кулаком по столу.

– А как? – плаксиво спросил Лешка.

– Называй меня гражданин полковник. Ясно?

– Да.

– Теперь отвечай, как и при каких обстоятельствах ты, сопляк, убил работника милиции в Большом Черкасском?

– Да не убивал я, – почти заплакал Лешка.

– Вот, – Данилов достал из стола бумаги, – видишь? Это акт экспертизы: из пистолета, изъятого у тебя сегодня, убит сотрудник милиции. Так что колись по-хорошему, а то мы с тобой иначе поговорим. Тем более вышка тебе обеспечена.

– Какая вышка, гражданин полковник, я малолетка, – заплакал Лешка.

– По указу 12–1 ты за убийство работника милиции едешь к вышке паровозиком.

– Не убивал я. – Лешка размазал кулаком по лицу грязные слезы.

– А где вальтер взял?

– Никола Матрос дал.

– А он где взял?

– Мужик здесь один есть, он и примусы, и маслят за башли дает.

– Где он живет?

– На торфоразработках, на узкоколейке работает.

– Имя?

– Виктор.

– Фамилия?

– Не знаю.

– Значит, вы ему должны отдать пистолеты. Когда?

– Сегодня, и машину тоже.

– Молодец, Леша. Давай все это запишем, ты нам правду – а мы тебе поможем. Не дело такому хорошему пацану по тюрьмам шемонаться. Ты Витьку этого видел?

– Да.

– Значит, он тебя в лицо знает?

– Ага.

– Вот ты нас к его конуре и приведешь.

Через час в кабинете начальника собрался весь оперсостав.

– Товарищи, – начал Данилов, – времени у нас предельно мало. В процессе работы с группой Матроса нам стало известно, что оружие им выдает некто Виктор, проживающий в доме на болоте.

Данилов подошел к карте района, указкой показал место, где стоит дом.

– Раньше здесь кончалась узкоколейка, теперь, как я вижу, колею протянули дальше.

– Торфоразработки расширились, – сказал начальник БХСС Смирнов.

– В этом доме десять лет назад мы брали основной костяк банды Музыки. Тогда Виктор, фамилия его Банин, помог нам. Он был бандпособником, в операциях участия не принимал, а если и принимал, доказать

этого не удалось, поэтому суд принял во внимание эти обстоятельства – дал ему пятнадцать лет и заменил штрафбатом. Его ранили. Кровью вину он искупил, воевал, получил награды. Вернулся и занялся старым делом. Видимо, он знал место, где бандиты прятали оружие. Даже вездеход немецкий был припасен. Территорию эту курирует лейтенант Шелков, ему слово.

– У Банина собираются высланные сюда преступные элементы. Пьют, играют в карты, с бабами, сами понимаете, шалят. Мы не препятствуем, так как там работает агентура, и мы многих посетителей держим под оперативным контролем. Собираются там вечером, после работы. Жаль, конечно, такое место терять.

– А почему терять? – перебил его Данилов. – Возьмем Банина, на его место посадим надежного агента. Давайте готовиться. Мы должны на последнем поезде подъехать.

Да, многое изменилось за десять лет. Теперь узкоколейка начиналась не от кирпичного завода, который нынче именовался кирпично-керамический, а от самой настоящей станции. Сюда по утрам приходили те, кто работает на торфоразработках. Грузовая ветка уходила за ворота торфоразрабатывающей фабрики. Здесь делали брикеты, похожие на уголь.

Когда-то Кравцов рассказывал Данилову об этой фабрике и керамплитке, которую должен был, если бы не война, выпускать кирпичный завод.

Сделали люди. Все сделали. Даже больше того.

Дом, в котором когда-то он брал эту сволочь Горского, был теперь вроде как одной из трех станций узкоколейки. Начальником, стрелочником, телефонистом и путевым обходчиком был Банин.

По просьбе Данилова дежурный этой маленькой дороги позвонил Банину и предупредил, что идет последний товарняк, который сделает остановку у него.

Следовательно, Банин должен был с сигнальным фонарем встречать поезд.

Оперативники залезли в узкий, почти игрушечный вагончик, и поезд тронулся.

Данилов вышел на площадку и закурил. Темнота уже сгустилась, и на торфяниках, словно волчьи глаза, засветились одиночные огоньки.

В лицо бил прохладный воздух, пахнущий болотным тленом и торфом.

Трудяга-тепловоз неспешно тянул вагоны сквозь мрачноватую болотную жуть.

Десять лет назад Данилов так же ехал по этой дороге на ручной дрезине. Но неслась она в полной темноте, и воздух был другой. Заросшие болота пахли сыростью и неведомыми цветами.

И бил в лицо упругий ветер, и ощущение опасности, реальное и близкое, словно вернулось из той стремительной ночи, когда ехал он к этому дому на ручной дрезине.

Кажется, десять лет – огромный срок. Но переплелись воспоминания и явь, и остались только ночь, тяжесть кобуры на боку да холодок опасности.

А трудолюбивый тепловоз тянул смешные платформы и вагончики через ночь. Через болотную гниль, через сладковатый запах торфа, через клокочущие голоса неведомых птиц.

Наконец застучали буфера, задрожала площадка под ногами, начал тормозить состав.