«Некрасов первый в нашей литературе взвалил на себя все, что увидел – и попытался все превратить в поэзию: именно в этом творческая совестливость его особенно очевидна. Некрасов отказывался быть поэтом; если что-нибудь на земле оставалось вне поэзии, – боясь глубочайшего упрека, которому Леонид Андреев придал, к сожалению, чуть-чуть комическую форму: «как ты смеешь быть хорошим, когда я плохая?» Величье Некрасова в том, что он согласился быть «плохим», – во всяком случае «хуже» нарицательного Фета с его прелестными головками, – ради того, чтобы света никто не был лишен. Праздный, недоказуемый домысел? Нет, весь тон некрасовской поэзии, как бы всегда «сходящей в ад», всегда опускающейся до всего, что найдет низкого, всегда жертвенной, сочувствующей, ограждающей, искупающей, убеждает в этом, – даже если бы не был внятен текст» [15] .
15
Адамович Г. Некрасов // Современные записки. 1937. Кн. LXV. С. 415.
Охватить поэзией все, даже самое непоэтическое, – это ведь тоже новое отношение к поэтическому слову. Всякий переворот, когда ломаются общепризнанные нормы, не просто утверждает новые принципы. Он говорит о большем: возможно вообще иное «воззрение» на тот или иной предмет, то или иное явление. Возможны иные основы для творчества, иные воззрения на привычные вещи. Так Лобачевский показал, что возможна геометрия на искривленной поверхности, где «не работают» школьные аксиомы. Так Мусоргский убедил – не современников, но потомков, – что могут быть «не школьные» основы голосоведения и вообще иные основы для создания произведения, нежели законы традиционной гармонии. Так Некрасов сказал своим творчеством об иных «основах» поэтической речи. И он настолько приобщился к народному языку, что в незаконченной своей поэме, извилистой, «многодорожной», он и думать начинает по-крестьянски. В поэме-странствии «Кому на Руси жить хорошо» воскресает русское утопическое сознание, поиски «Беловодья», «земли праведной». Те поиски истины, которые не имеют конца, как и его незаконченная поэма. И как, вместе с этим, преобразуется его поэтический «напев»!
В каком году – рассчитывай,В какой земле – угадывай,На столбовой дороженьке…
С
трехдольных размеров он перешел на ямб. Таково первое впечатление. Но как до странности часто в этом ямбе пропускаются ударные слоги. Как растягиваются слова. Широкая дороженька,Березками обставлена,Далеко протянулася,Песчана и глуха…
Будто и не двудольный размер, а, напротив, – необычный, исключительный – четырехдольный. Метр будто бы не «сжимается», но еще более растягивается. Как тягуча, бесконечна сама эта дорога. Как долог вообще путь русского крестьянина. Да и только ли крестьянина? Не о своем ли трудном, извилистом пути повествует Некрасов, со всеми его «окольностями», «падениями» и «восхождениями»? Не примеривает ли на себя, на свое творчество он вопрос, заданный семью мужиками: «Кому живется счастливо?» Вопрос извечный, как вопрос о смысле жизни, смысле бытия человеческого, и, в сущности, – не имеющий ответа.
Сергей Федякин
Стихотворения
Современная ода
Украшают тебя добродетели,До которых другим далеко,И – беру небеса во свидетели —Уважаю тебя глубоко…Не обидишь ты даром и гадины,Ты помочь и злодею готов,И червонцы твои не украденыУ сирот беззащитных и вдов.В дружбу к сильному влезтьне желаешь ты,Чтоб успеху делишек помочь,И без умыслу с ним оставляешь тыС глазу на глаз красавицу дочь.Не гнушаешься темной породою:«Братья нам по Христу мужички!»И родню свою длиннобородуюНе гоняешь с порога в толчки.Не спрошу я, откуда явилося,Что теперь в сундуках твоих есть;Знаю: с неба к тебе все свалилосяЗа твою добродетель и честь!..Украшают тебя добродетели,До которых другим далеко,И – беру небеса во свидетели —Уважаю тебя глубоко…1845
В дороге
«Скучно! скучно!.. Ямщик удалой,Разгони чем-нибудь мою скуку!Песню, что ли, приятель, запойПро рекрутский набор и разлуку;Небылицей какой посмешиИли, что ты видал, расскажи —Буду, братец, за все благодарен».– Самому мне невесело, барин:Сокрушила злодейка жена!..Слышь ты, смолоду, сударь, онаВ барском доме была ученаВместе с барышней разным наукам,Понимаешь-ста, шить и вязать,На варгане играть и читать —Всем дворянским манерам и штукам.Одевалась не то, что у насНа селе сарафанницы наши,А, примерно представить, в атлас;Ела вдоволь и меду и каши.Вид вальяжный имела такой,Хоть бы барыне, слышь ты, природной,И не то что наш брат крепостной,Тоись, сватался к ней благородной(Слышь, учитель-ста врезамшись был,Баит кучер, Иваныч Торопка), —Да, знать, счастья ей Бог не судил:Не нужна-ста в дворянстве холопка!Вышла замуж господская дочь,Да и в Питер… А справивши свадьбу,Сам-ат, слышь ты, вернулся в усадьбу,Захворал и на Троицу в ночьОтдал Богу господскую душу,Сиротинкой оставивши Грушу…Через месяц приехал зятек —Перебрал по ревизии душиИ с запашки ссадил на оброк,А потом добрался и до Груши.Знать, она согрубила емуВ чем-нибудь, али напросто тесноВместе жить показалось в дому,Понимаешь-ста, нам неизвестно, —Воротил он ее на село —Знай-де место свое ты, мужичка!Взвыла девка – крутенько пришло:Белоручка, вишь ты, белоличка!Как на грех, девятнадцатый годМне в ту пору случись… посадилиНа тягло – да на ней и женили…Тоись, сколько я нажил хлопот!Вид такой, понимаешь, суровой…Ни косить, ни ходить за коровой!..Грех сказать, чтоб ленива была,Да, вишь, дело в руках не спорилось!Как дрова или воду несла,Как на барщину шла – становилосьИнда жалко подчас… да куды! —Не утешишь ее и обновкой:То натерли ей ногу коты,То, слышь, ей в сарафане неловко.При чужих и туда и сюда,А украдкой ревет как шальная…Погубили ее господа,А была бы бабенка лихая!На какой-то патрет все глядитДа читает какую-то книжку…Инда страх меня, слышь ты, щемит,Что погубит она и сынишку:Учит грамоте, моет, стрижет,Словно барченка, каждый день чешет,Бить не бьет – бить и мне не дает…Да недолго пострела потешит!Слышь, как щепка худа и бледна,Ходит, тоись, совсем через силу,В день двух ложек не съест толокна —Чай, свалим через месяц в могилу…А с чего?.. Видит Бог, не томилЯ ее безустанной работой…Одевал и кормил, без пути не бранил,Уважал, тоись, вот как, с охотой…А, слышь, бить – так почти не бивал,Разве только под пьяную руку…«Ну, довольно, ямщик! РазогналТы мою неотвязную скуку!..»1845
Колыбельная песня
(Подражание Лермонтову)
Спи, пострел, пока безвредный! Баюшки-баю.Тускло смотрит месяц медный В колыбель твою.Стану сказывать не сказки — Правду пропою;Ты ж дремли, закрывши глазки, Баюшки-баю.По губернии раздался Всем отрадный клик:Твой отец под суд попался — Явных тьма улик.Но отец твой – плут известный — Знает роль свою.Спи, пострел, покуда честный! Баюшки-баю.Подрастешь – и мир крещеный Скоро сам поймешь,Купишь фрак темно-зеленый И перо возьмешь.Скажешь: «Я благонамерен, За добро стою!»Спи – твой путь грядущий верен!Баюшки-баю.Будешь ты чиновник с виду И подлец душой,Провожать тебя я выду — И махну рукой!В день привыкнешь ты картинно Спину гнуть свою…Спи, пострел, пока невинный! Баюшки-баю.Тих и кроток, как овечка, И крепонек лбом,До хорошего местечка Доползешь ужом —И охулки не положишь На руку свою.Спи, покуда красть не можешь! Баюшки-баю.Купишь дом многоэтажный, Схватишь крупный чинИ вдруг станешь барин важный, Русский дворянин.Заживешь – и мирно, ясно Кончишь жизнь свою…Спи, чиновник мой прекрасный! Баюшки-баю.1845
«Я за то глубоко презираю себя…»
Я за то глубоко презираю себя,Что живу – день за днем бесполезно губя;Что я, силы своей не пытав ни на чем,Осудил сам себя беспощадным судомИ, лениво твердя: я ничтожен, я слаб! —Добровольно всю жизнь пресмыкался как раб;Что, доживши кой-как до тридцатой весны,Не скопил я себе хоть богатой казны,Чтоб глупцы у моих пресмыкалися ног,Да и умник подчас позавидовать мог!Я за то глубоко презираю себя,Что потратил свой век, никого не любя,Что любить я хочу… что люблю я весь мир,А
брожу дикарем – бесприютен и сир,И что злоба во мне и сильна и дика,А хватаясь за нож – замирает рука!1845
Родина
И вот они опять, знакомые места,Где жизнь отцов моих, бесплодна и пуста,Текла среди пиров, бессмысленного чванства,Разврата грязного и мелкого тиранства;Где рой подавленных и трепетных рабовЗавидовал житью последних барских псов,Где было суждено мне Божий свет увидеть,Где научился я терпеть и ненавидеть,Но, ненависть в душе постыдно притая,Где иногда бывал помещиком и я;Где от души моей, довременно растленной,Так рано отлетел покой благословенный,И неребяческих желаний и тревогОгонь томительный до срока сердце жег…Воспоминания дней юности – известныхПод громким именем роскошных и чудесных, —Наполнив грудь мою и злобой и хандрой,Во всей своей красе проходят предо мной…Вот темный, темный сад… Чей лик в аллее дальнойМелькает меж ветвей, болезненно-печальный?Я знаю, отчего ты плачешь, мать моя!Кто жизнь твою сгубил… о! знаю, знаю я!..Навеки отдана угрюмому невежде,Не предавалась ты несбыточной надежде —Тебя пугала мысль восстать против судьбы,Ты жребий свой несла в молчании рабы…Но знаю: не была душа твоя бесстрастна;Она была горда, упорна и прекрасна,И все, что вынести в тебе достало сил,Предсмертный шепот твой губителю простил!..И ты, делившая с страдалицей безгласнойИ горе и позор судьбы ее ужасной,Тебя уж также нет, сестра души моей!Из дома крепостных любовниц и псарейГонимая стыдом, ты жребий свой вручилаТому, которого не знала, не любила…Но, матери своей печальную судьбуНа свете повторив, лежала ты в гробуС такой холодною и строгою улыбкой,Что дрогнул сам палач, заплакавший ошибкой.Вот серый, старый дом… Теперь он пуст и глух:Ни женщин, ни собак, ни гаеров, ни слуг, —А встарь?.. Но помню я: здесь что-то всех давило,Здесь в малом и в большом тоскливо сердце ныло.Я к няне убегал… Ах, няня! сколько разЯ слезы лил о ней в тяжелый сердцу час;При имени ее впадая в умиленье,Давно ли чувствовал я к ней благоговенье?..Ее бессмысленной и вредной добротыНа память мне пришли немногие черты,И грудь моя полна враждой и злостью новой…Нет! в юности моей, мятежной и суровой,Отрадного душе воспоминанья нет;Но все, что, жизнь мою опутав с первых лет,Проклятьем на меня легло неотразимым, —Всему начало здесь, в краю моем родимом!..И с отвращением кругом кидая взор,С отрадой вижу я, что срублен темный бор —В томящий летний зной защита и прохлада, —И нива выжжена, и праздно дремлет стадо,Понурив голову над высохшим ручьем,И набок валится пустой и мрачный дом,Где вторил звону чаш и гласу ликованийГлухой и вечный гул подавленных страданий,И только тот один, кто всех собой давил,Свободно и дышал, и действовал, и жил…1846
Огородник
Не гулял с кистенем я в дремучем лесу,Не лежал я во рву в непроглядную ночь,Я свой век загубил за девицу-красу,За девицу-красу, за дворянскую дочь.Я в немецком саду работал по весне,Вот однажды сгребаю сучки да пою,Глядь, хозяйская дочка стоит в стороне,Смотрит в оба да слушает песню мою.По торговым селам, по большим городамЯ недаром живал, огородник лихой,Раскрасавиц девиц насмотрелся я там,А такой не видал, да и нету другой.Черноброва, статна, словно сахар бела!..Стало жутко, я песни своей не допел.А она – ничего, постояла, прошла,Оглянулась: за ней как шальной я глядел.Я слыхал на селе от своих молодиц,Что и сам я пригож, не уродом рожден, —Словно сокол гляжу, круглолиц, белолиц,У меня ль, молодца, кудри – чесаный лен…Разыгралась душа на часок, на другой…Да как глянул я вдруг на хоромы ее —Посвистал и махнул молодецкой рукой,Да скорей за мужицкое дело свое!А частенько она приходила с тех порПогулять, посмотреть на работу моюИ смеялась со мной и вела разговор:Отчего приуныл? что давно не пою?Я кудрями тряхну, ничего не скажу,Только буйную голову свешу на грудь…«Дай-ка яблоньку я за тебя посажу,Ты устал, – чай, пора уж тебе отдохнуть».– Ну, пожалуй, изволь, госпожа, поучись,Пособи мужику, поработай часок. —Да как заступ брала у меня, смеючись,Увидала на правой руке перстенек…Очи стали темней непогодного дня,На губах, на щеках разыгралася кровь.– Что с тобой, госпожа? Отчего на меняНеприветно глядишь, хмуришь черную бровь?«От кого у тебя перстенек золотой?»– Скоро старость придет, коли будешь все знать.«Дай-ка я погляжу, несговорный какой!» —И за палец меня белой рученькой хвать!Потемнело в глазах, душу кинуло в дрожь,Я давал – не давал золотой перстенек…Я вдруг вспомнил опять, что и сам я пригож,Да не знаю уж как – в щеку девицу чмок!..Много с ней скоротал невозвратных ночейОгородник лихой… В ясны очи глядел,Расплетал, заплетал русу косыньку ей,Целовал-миловал, песни волжские пел.Мигом лето прошло, ночи стали свежей,А под утро мороз под ногами хрустит.Вот однажды, как я крался в горенку к ней,Кто-то цап за плечо: «Держи вора!» – кричит.Со стыдом молодца на допрос привели,Я стоял да молчал, говорить не хотел…И красу с головы острой бритвой снесли,И железный убор на ногах зазвенел.Постегали плетьми, и уводят дружкаОт родной стороны и от лапушки прочьНа печаль и страду!.. Знать, любить не рукаМужику-вахлаку да дворянскую дочь!1846
Тройка
Что ты жадно глядишь на дорогуВ стороне от веселых подруг?Знать, забило сердечко тревогу —Все лицо твое вспыхнуло вдруг.И зачем ты бежишь торопливоЗа промчавшейся тройкой вослед?..На тебя, подбоченясь красиво,Загляделся проезжий корнет.На тебя заглядеться не диво,Полюбить тебя всякий не прочь:Вьется алая лента игривоВ волосах твоих, черных как ночь;Сквозь румянец щеки твоей смуглойПробивается легкий пушок,Из-под брови твоей полукруглойСмотрит бойко лукавый глазок.Взгляд один чернобровой дикарки,Полный чар, зажигающих кровь,Старика разорит на подарки,В сердце юноши кинет любовь.Поживешь и попразднуешь вволю,Будет жизнь и полна и легка…Да не то тебе пало на долю:За неряху пойдешь мужика.Завязавши под мышки передник,Перетянешь уродливо грудь,Будет бить тебя муж-привередникИ свекровь в три погибели гнуть.От работы и черной и труднойОтцветешь, не успевши расцвесть,Погрузишься ты в сон непробудный,Будешь нянчить, работать и есть.И в лице твоем, полном движенья,Полном жизни, – появится вдругВыраженье тупого терпеньяИ бессмысленный, вечный испуг.И схоронят в сырую могилу,Как пройдешь ты тяжелый свой путь,Бесполезно угасшую силуИ ничем не согретую грудь.Не гляди же с тоской на дорогуИ за тройкой вослед не спеши,И тоскливую в сердце тревогуПоскорей навсегда заглуши!Не нагнать тебе бешеной тройки:Кони крепки, и сыты, и бойки, —И ямщик под хмельком, и к другойМчится вихрем корнет молодой…1846