Столь долгое возвращение… (Воспоминания)
Шрифт:
В ночь с 24-го на 25-е декабря первым был арестован в своей московской квартире Ицик Фефер. В ту же ночь забрали Зускина — из больницы, спящего, завернутого в одеяло. Проснуться ему было суждено на Лубянке.
Задолго до 31-го мы согласились встречать Новый Год под Москвой у маршала связи Ивана Пересыпкина и его жены Розы. Сидеть дома в эту ночь и ждать чужого стука в дверь, вздрагивать от хлопанья двери лифта мы не хотели, и решили ехать на Пересыпкинскую дачу. В пять часов дня Пересыпкин позвонил, сказал:
— Машина
Мы поехали.
Розу Пересыпкину привел в наш дом вскоре после войны бывший редактор газеты «Известия» Селих. Он позвонил тогда Маркишу, сказал:
— Маркиш, одна женщина умоляет вас посмотреть ее стихи. Сделайте это, прошу вас!
Через час Селих приехал с молодой женщиной, немного полной, красивой типичной еврейской медленной красотой, с прозрачными синими глазами.
— Жена маршала связи Пересыпкина! — представил Селих.
— Вы больше похожи на ребецн, чем на жену маршала! — сказал Маркиш.
— Я из Проскурова… — объяснила Роза.
Розины стихи Маркиш разгромил — камня на камне не оставил. Но Роза не особенно расстроилась — она, как видно, не очень-то рассчитывала на свое поэтическое дарование, а просто хотела познакомиться со знаменитым Маркишем. Мы подружились с Розой — она сумела сохранить свое еврейство в высших сферах советской военно-правительственной верхушки. Что касается ее мужа, маршала Ивана Пересыпкина — то был честный и смелый человек, не зараженный бациллой антисемитизма.
Вскоре после Гражданской войны кавалерийский полк, в котором служил рядовой Ваня Пересыпкин, расквартировался в еврейском городке Проскурове. Именно там Ваня повстречал Рейзл — и понял, что это его судьба. Рейзл поняла то же самое и объявила об этом своим родителям. Еще она заявила, что намерена уехать с Ваней и стать его женой. Узнав об этом, религиозный отец Розы проклял дочку, пожелавшую стать женой «гоя». Проклятая взгромоздилась на седло к своему Ване, и они уехали прочь из еврейского городка Проскуров.
Безукоризненный выходец из рабоче-крестьянских низов Ваня Пересыпкин быстро шел в гору. С еврейской женой он жил хорошо и дружно, и с течением времени Розин отец, скрепя сердце, снял с дочери проклятье и признал ее мужа. В первые дни войны, когда немцы подошли к Проскурову, Пересыпкин прислал за родителями своей жены самолет — и старики были спасены.
— Наш Ванечка! — говорила впоследствии мать Розы. — Это же золотой гой! Он нас прямо-таки вынимал из гроба!
И Маршала Пересыпкина ничуть не смущал и не шокировал «местечковый» вид стариков и их еврейский акцент, вызывавший издевательства и насмешки подонков.
Мать Розы умерла в Москве и там была похоронена. Вернувшись с кладбища, вдовец надорвал одежды и, повинуясь еврейскому религиозному закону, опустился на пол в одной из комнат роскошной маршальской квартиры. Разделяя горе тестя, Пересыпкин налил две рюмки водки и пошел к старику.
— Ну, что ж, папаша, — сказал Маршал. — Раз нельзя — значит, нельзя… Тогда я с вами тут, на полу, немного посижу… — и сел рядом со стариком.
Как-то раз, еще до убийства Михоэлса, Роза приехала к нам и сказала мне, отозвав в сторонку, шепотом:
— Умоляю вас, будьте осторожны! Не встречайтесь с иностранцами!
— Что случилось? — спросила я.
— Я не могу тебе объяснить — но я знаю, что говорю! Наступают трудные времена!
Дача Пересыпкина была расположена в «правительственной зоне» Подмосковья — на Николиной горе. Как только мы приехали, я отозвала Розу:
— Ночью арестовали Зускина и Фефера!
— О Боже! — воскликнула Роза. — Только не говори Ване!
Но я уверена, что — скажи я об этом Ивану — он бы не испугался.
Гости Пересыпкина — в основном люди военные — отмечали Новый год бурно. Много пили. Маркиш, по своему обыкновению, не пил ничего.
— С тобой поговоришь — на голову выше становишься! — говорил Пересыпкин Маркишу. — Вот только обидно — не пьешь ты…
Домой мы вернулись на рассвете. На нашей лестничной площадке, у окна, стояли два агента МГБ.
Эти стояли у дверей квартиры, другие ходили за Маркишем по пятам. Числа десятого января мы с Маркишем пошли посмотреть кинохронику — «сопровождающие» сели в зале по обе стороны от нас.
В середине января Маркиш в последний раз пошел в Союз писателей — там переизбирали Правление. Бориса Горбатова, баллотировавшегося в Правление, не оказалось на собрании. Кто-то в Президиуме поднялся, прочитал письмо Горбатова. В письме Горбатов просил снять его кандидатуру: он считал себя недостойным в связи с тем, что за сутки до выборов была арестована его жена — популярная киноактриса Татьяна Окуневская.
19-го утром нам позвонили по телефону:
— Заболел Нусинов…
По телефону боялись говорить — «арестован», говорили — «заболел». Весь день девятнадцатого нам звонили знакомые и незнакомые, спрашивали — здоров ли Маркиш?
23-го утром мы хоронили поэта Михаила Голодного, сбитого — или убитого? — правительственной машиной на одной из московских улиц.
В ночь с 23-го на 24-е арестовали Давида Бергельсона, Лейба Квитко, Моисея Беленького. Надежды не осталось никакой. Маркиш попросил Симона упаковать рукописи романа «Поступь поколений», последней книги стихов и «Сорокалетнего». Симон упаковал, написал на папках — «Мой архив».
Я заболела и слегла в постель. В доме не готовили обед, не убирали.
27 января вечером Маркиш забрал у Симона папки с рукописями и переложил в свой стол. Потом спросил у меня, где его дорожный портфель. Я показала, где. Маркиш, освободив портфель от случайных вещей, аккуратно поместил туда папки с рукописями.