Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Гейнцельман Анатолий Соломонович

СОЛНЕЧНЫЕ ХОРЕИ

Солнце машет палашами Раскаленными над нами, Как червонные гусары, Как исподней янычары. Разбежались облачишки, Как пугливые детишки В небе комаров колонны, Да египтян эскадроны. В небе эрос комариный, Пожиранья ритм старинный, В небе золотые стрелы, Да воробушки­пострелы С поля шмыгают на поле, Поедая хлеб на воле. А в тени чернильной пиний Круг измученных Эринний, Словно ведьмы из Макбета, Меж цветочного шербета Совещается о мщеньи Озверевшим поколеньям. Но меж лавра Пан Великий, Козлоногий, божеликий, На уступчатой свирели Стонет сладко... Присмирели Вдруг озлобленные твари, Насосавшись киновари, Чтоб лишь бабочки и пчелы Украшали в полдень долы, Чтоб ни черных, и ни белых, И ни красных оголтелых Не шныряло по дорогам, Где полуденным эклогам Место

лишь да богу Пану, Где цветы поют осанну, Где червонные лучи, Как небесные мечи, Пронизают, возрождая, Душу для земного рая, Где в цветеньи золотом Пишется мистерий том.

МИФ

В изящной я живу спирали На мшистой кладбища стене, Живу без видимой печали В полуденном лазурном сне. Улитка я теперь лесная, Чертящая иероглиф Словесный, ничего не зная, Чтоб не переводился миф. Лебяжии когда­то крылья Сверкали за моей спиной, И без малейшего усилья Я в солнца погружался зной. Но праздное меж звезд летанье Мне запретил однажды Бог, И кончились мои скитанья Средь млечных хаоса дорог. Мучительный самоанализ Меня затем века томил, И крылья по грязи трепались, И стал я сам себе не мил. Как беспокойный оборотень, Менял я каждый день наряд, Но не был всё же беззаботен И между голубых наяд. Всё ниже в лестнице созданий Я опускался день за днем, От непосильных мне страданий, От игр с таинственным огнем. И только в этой вот спирали, В ползучем домике моем, Слова совсем поумирали, И примирился я со злом. На мшистой я ограде рая Пишу святой иероглиф, Чтоб, бесполезно умирая, Серебряный оставить миф.

БЕЛЫЕ ОЛЕАНДРЫ

Букеты белых олеандров. Дорожки словно саламандры От пятен солнечных вокруг. Меж стриженых самшитов круг Пылающих пурпурных канн. Вверху безбрежный океан С недвижным страусовым пером, Пьянящим как ямайский ром. Блестящие листы магнолий Таинственны, как древних схолий В папирусах истлевший знак, Как в тихих лотосах Карнак. Фонтанов каплющий жемчуг Рождает райских радуг круг. Рыбешки красные хвостом Раскрыли странных сказок том. Я, черноризец Анатолий, Меж олеандров и магнолий Перебираю четок круг, Чтобы не обуял испуг Незримого теченья лет, Чтоб слишком откровенный свет, Который я так долго пил, Меня совсем не ослепил. Мне не мешают Александры Глядеть на эти олеандры, Не циник я, не Диоген, Хоть и боюсь теней и стен. Меж острия коварных бритв Живу я только для молитв, И синие вокруг слова Находит в муках голова. Я, черноризец Анатолий, Оставлю много дивных схолий К труду Небесного Отца: Словесные мои солнца, Как пламя тысячи лампад, Кромешный озаряют ад. Не слышно голосов Кассандр, Цветет лилейный олеандр.

МОРСКАЯ ОДА

Море, говори мне метром, Метром говори мне старым, Море, приобщайте с ветром, С ветром приобщайте чарам! Тучи, уносите в море, В море уносите быстро, Тучи, развевайте горе, Горе старого артиста! Скалы, выслушайте песни, Песни выслушайте брата, Скалы, эхом мне прелестным Будьте в золоте заката! Чайки, резвым хороводом, Хороводом окружите! Связью легкой с небосводом, Легкой связью окрылите! Агавы, пилите тело, Тело старое пилами, Никакого в мире дела Не осталось с сединами. Камни знойные мне душу, Душу всуе отягчают. Я покинуть должен сушу, Где меня не понимают. Ящик красок и палитру, Всё мое теперь богатство, Я храню, чтоб Божью митру Написать без святотатства. Божьей милостью художник Радужных я натюрмортов, Каждый пыльный подорожник Мне милее верных портов. Суть всего живописанье Форм безжизненных природы, Слов бессмысленных слаганье В синие морские оды.

КЛУМБА КАНН

Овальная в газоне клумба, Конклав кроваво­красных канн, Что были кораблем Колумба Привезены из странных стран. Вокруг букеты олеандра, Постриженные под ранжир, И я, как мрачная Кассандра, Гляжу на непонятный мир. Кровавые на клумбе канны Меня, как дикого быка, Что на арене лижет раны, Волнуют... Смертная тоска! Экзотики и дикой страсти Символ – собранье красных канн, Кровавые драконов пасти Они из вымышленных стран. И всё ж меж белых олеандров Прекрасен бархатный кармин, Как между крепостных меандров Ряды взрывающихся мин. Вся жизнь – подобное пыланье, Подобный колоритный раж. Словесное само слаганье – Готический такой витраж. Из трупов

создаются храмы, Пигменты красок, кисть сама, И в золотые ставят рамы Сошедших ради слов с ума.

БОЛЬШАЯ МЕДВЕДИЦА

Медведица моя Большая, Как я любил тебя в степи, Когда со скирд глядел, мечтая, Как ты вращалась на цепи Вокруг своей Звезды Полярной, В провалах неба, в тишине, На высоте такой кошмарной, Что замираешь в глубине. Вокруг чудовищные стоги, Как тени молчаливых гор, Как рать побитая, как боги, Иль богатырь, как Святогор. Шуршит пахучая солома, Родной приятный аромат, Почти как на постельке дома Иль в церковке у Царских Врат. Коней под стогом слышно ржанье И тихий говор мужиков, Лягушек дальних завыванье И всклики острые сверчков. А по хрустальной гемисфере Из черного как бы стекла, Как мост через ночные шхеры, Река Молочная текла, И бриллиантовые звезды, Как тихие стада овец, Как виноградовые грозди, Блистали, соберясь в венец. Медведица моя Большая Всех ярче, всех прекрасней там, И я, как у преддверья рая, Тянул к ней ручки по часам. Я не искал ее орбиты, Не исчислял, как астроном: Меня влекли одни Хариты, Я маленький, влюбленный гном.

ГОД ЗА ГОДОМ

Год за годом, словно капли С клюва безразличной цапли, Однозвучно каплют в вечность. Всюду та же неба млечность И мерцающие звезды, Всюду мрачные погосты Звезд в пространстве, муравьев… Всюду на могилах Иов Со скребком многострадальный, Всюду натюрморт печальный, Всюду с клюва сонной цапли На болоте каплют капли. Каплют годы, поколенья, Как немые сновиденья, В киммерийский мрак уходят, Но забвенья не находят. Всюду те же блещут звезды, Всюду вечности погосты, Те же на болоте цапли, Те же каплющие капли, Та же рухнувшая сцена, Тех же настроений смена, И актер всегда один, Дон­Кихот и паладин. Год за годом, век за веком, Человек за человеком, Словно крови красной капли С клюва каплют сонной цапли…

РОЗЫ И ФАВН

Твои уста – как яблоко гранатное, Твоя душа – как облако закатное, И вся ты – розовый как будто куст, Взобравшийся на храма мшистый руст. И я люблю тебя, как фавн аттический, Вступая в круг мечты опять магический, И не страшит меня полярный Сфинкс, Когда к губам я приложу сиринкс. Твои глаза, как Звездная Медведица, Горят в ночи, и всякая нелепица Острожная проходит без следа, И жизнь с тобой совсем уж не беда. Штурвал рука твоя схватила белая, И я могу, уж ничего не делая, Беседовать с незримым божеством О неестественном, о неживом. Взвивайся же с руста на руст дорический, Как в век давно исчезнувший, классический, Меж трех еще не рухнувших колонн, Всё выше, выше, в самый небосклон. А я вокруг тебя, мохнатый, голенький, Плясать пущусь, как будто бы для Толеньки Зевес создал весь этот странный мир И жизнь – один лишь беспрестанный пир. Потом взберусь, засеменив копытцами, Через шипы твои, промежду птицами, На чудом уцелевший архитрав, Куда столетий не проник бурав. И плетью ты меня своей вершинного Обнимешь с нежностию голубиного До маленьких спиралевых рожков, И буду я счастлив меж лепестков. И всё божественней мои мелодии, Воскресли будто сызнова Мефодии, И с удивлением полярный Сфинкс Глядит на фавна, розы и сиринкс.

СУМЕРКИ

Душа мрачна. Мрачны над крышей тучи, Как рыцари в завороненных латах... И всё же мне перед грозою лучше, Чем в пламенном рубиновом закате: Я создан для космической трагедии И я люблю истории шахматы. Герои мне из окисленной меди, Восставшие с полей пустынной Трои, Нередко снятся в полуночном бреде... Душа мрачна. Как белый альбатрос, Летаю я над ледовитым морем, И в крылья пьяный мне палит матрос, Но, смерть давно уж не считая горем, Гляжу я на палящего в меня, Как облик белый, просветленным взором, И расплываюсь в ореоле дня... И нет меня уже давным­давно, Хоть и расту я из гнилого пня Над пропастью, где сыро и темно.

ЗВЕЗДНАЯ ГАРМОНИЯ

За облаками, на вершине голой Первосозданной, сумрачной горы, Покрытой горностаевою столой, Лежал я для фантазии игры. И надо мной гирляндою веселой Кружились неисчетные миры, И Млечный Путь с атолла на атоллы Вился, как драгоценные чадры. И Хаоса мне чувствовалась близость, Несчастного в рассеяньи Отца, И всякая в душе исчезла низость, Как будто бы и мне уж нет конца И золотая у меня подвижность В мозгу всего планетного венца.