Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Гейнцельман Анатолий Соломонович

ВСПЯТЬ

Из чрева матери иду я крошки Во чрево Матери моей большой: Когда закроются души окошки, Сольюсь я снова с Вечностью душой. Мать­крошку потерял я на дорожке, Когда я был еще всему чужой, Когда искал я, как улиток рожки, След Боженькин меж звездной порошой. Теперь, устав, ползу как раки вспять, Чтобы вернуться в крошечный мирок, Где всё как будто бы я мог понять, Где не свирепствовал холодный рок, Где верил я еще в Природу­Мать, Где был ее малюсенький пророк.

СТЕНА

Слева

джунгла, справа райский сад. Посредине белая стена. На стене гледичий палисад. Песнь змеиная из них слышна, Скрежетанье, вопли, – сущий ад. Ты идешь по ней совсем одна И срубаешь тернии подряд. Змеи сыпятся, как из рядна. Долго так идешь ты, день и ночь. Нет меня, но чувствую я жуть. И хотел бы чем­нибудь помочь… Но стене пришел конец. Как ртуть, Звезды блещут... Дольше жить невмочь… Ангелы тебя в Эдем несут.

СЕСТРА

Сегодня ночью вдруг вошла сестра, В небытия исчезнувшая сад. Стройней лебяжьего она пера, Небесно­голубой на ней наряд. Шифр на груди. Вечерняя заря В глазах, что так задумчиво глядят. – Нам лодку нашу оснастить пора, На море тысячи поют наяд… Я так устала попусту лежать, И скоро кости выбросят мои… Сними свинцовую с меня печать, Комочки глины мокрые сними! Я ни отца там не нашла, ни мать... Скорее парус белый подними! –

ПОДНОЖНЫЙ МИР

Люблю я неба крышку гробовую, Алмазною усеянную пылью, Люблю кладбищенскую в мраке тую, Напоминающую мне Севилью, Люблю крылатых Ангелов статуи, Стоящие над пролетевшей былью, Но страшно мне в туманность золотую Глядеть через метелочку ковылью. И поневоле смотришь в лабиринт Подножный, где трудятся муравьи, Иль на вьюнка зеленый, цепкий винт, Иль на жучка, сосущего цветы, И вместе с ним пьешь вечности абсинт И ювелирные прядешь мечты.

СМЕРТЬ ФАВНА

Я постарел совсем недавно: С полгода лишь тому назад, Когда убил седого фавна, Испрыгавшего райский сад. Я позабыл, что в жизни главно: Козлиный обрести наряд, И рожки вырастить забавно, И прыгать через палисад. Когда же я присел, как идол, Скрестивши руки на груди, Себя я с головою выдал, И жизнь исчезла впереди. Осталась смертная обида И глаз сурового Судьи.

ПАРЫ

В мозгу моем космический туман, Сияют звезды, мечутся кометы, И я злорадствую, как Ариман, И бесполезные даю советы Своей душе, увидевшей обман И жаждущей найти себе просветы. Но всюду из воды торчит кайман, В кромешной тьме жонглируют поэты Давным­давно увядшими словами, Не выражающими ничего. И я лежу, окутанный парами, И всё вокруг меня мертвым­мертво. И чайки бьются в паруса крылами, И распято на мачте божество.

ПОЛУНОЩНАЯ

Ночь. Над мертвыми лампада Теплится,

как звездный глаз. Спящего не видно ада: За окошком свет погас. Вижу трепетные руки Я на желтом одеяле. Жизни всей умолкли звуки, Как в операционном зале. Мы в кладбищенской капелле Будто бы лежим давно, Только сердце в тощем теле Бьется, как комар в окно. Я молюся по­латыни, Бог внимает мне в тени, Все мои со мной святыни, – И уходят в вечность дни. Временами страх ледяный Сердце, как клешней, сожмет, Но я стих слагаю пряный, – И проходит в сердце гнет. Я вздохну, и Ангел спящий Глянет на меня со сна, Мир начнется настоящий, Вечность синяя видна. Этот сумрак полуночный, Эти вещие глаза Выше жизни лоскуточной, В них бессмертия слеза. Перед мертвыми лампада Тихо теплится в тиши, Ничего уж мне не надо, Кроме бдения души! 1950

КРИК В НОЧИ

В груди моей узлы кровавых змей, В мозгу моем классический камей, В ногах моих чистилища шипы, И я считаю с мукою стопы Своих в железо кованных стихов, Но не хватает мне уже верхов. И чаще всё ползу я по низам И предаюсь печали и слезам. О, Ангел Божий, принеси Грааль И утоли навек мою печаль. Я думал, что спастись могу и сам, И часто я не верил небесам: Пугали звездные меня нули, И спозаранку сжег я корабли. Я инфузория, – и океан Не слышит мой мучительный пеан!

ВИДЕНИЕ

Блестит асфальт, а на асфальте лужи, И мелкий дождь в них каплет, как алмаз, Но с лужами и с дождиком я дружен. Ведь я не только честный богомаз: Я мир люблю любовию Франциска И от деталей прихожу в экстаз. Другие все без солнечного диска Попрятались под черными зонтами, А я, в дожде косом не видя риска, Стою над лужей с тихими мечтами, Глядя на блеск, глядя на преломленья, Глядя на лик свой, как глядел Гаутами. Как хороши на луже отраженья Безлиственных кораллов спящих лип: Как вены голубые привиденья, Как черный, притаившийся полип, Как кружево портретов древних в Прадо. И ни малейший не мешает скрип. Всё нереально, ничего не надо, Ни слов уже, ни солнца, ни кистей! Я – опьяненная теперь менада, Я – кружево задымленных ветвей В великолепном в луже отраженьи, – И так хотелось бы до крайних дней Запечатлеться в суетном мгновеньи.

НИЛЬСКАЯ ФАНТАЗИЯ

Зыбилась рожь. Порхали мотыльки. И жаворонки пели в небесах. Синели меж колосьев васильки. И было равновесье на весах Души: ни зла господства, ни добра, И тайны все сокрылись в камышах. Но не было и нас уже: с утра Времен мы сладко спали в пирамиде За изваяньем истукана Ра. И души лишь в совсем незримом виде Витали меж колосьев золотых, Как мотыльки, что спали в хризалиде. И слышался веков печальный стих... Но вдруг вблизи раздались чьи­то стоны, И шелест золотых колосьев стих. И косарей нагих на желтом склоне Узрели мы с цепями на ногах, Под свист бичей работавших в полоне: И выжжено тавро на их плечах. Как в пирамидное всё было время, Исчезнувшее уж давно в веках. Тисками охватило будто темя От всколыхнувшихся внезапно дум, – И предпочли небытия мы бремя, Где никакой не страшен уж самум.