Столетов
Шрифт:
Пока молодежь старалась наскрести нужные деньги, пришла весть, что Гарибальди ранен и ему нужен хирург. Гейдельбергская колония уговорила своего главу Н. И. Пирогова поехать к Гарибальди и сделать ему операцию.
Среди таких людей жил Столетов в Гейдельберге. Этим людям были чужды мелочные интересы. В смелых планах будущей деятельности, которые строят молодые ученые, нет места заботам о собственной карьере, о достижении личного благополучия. Для них наука не есть «необходимый, но скучный проселок, которым скорее объезжают в коллежские асессоры» ( А. Герцен). Овладевать наукой их воодушевляет желание стать полезными родине людьми. В науке
Получая вести с родины, молодежь с еще б'oльшим рвением занималась наукой. Скорей бы домой, скорей бы приняться за настоящее дело!
«Пироговцы» держались в стороне от филистеров, которых было немало среди немецкой учащейся молодежи. Этих филистеров ярко изобразил Бородин.
«Представьте себе, — писал он, — что все они [немецкие бурши] разделены на партии, из которых каждая имеет своего набольшего — сениора. Студенты разных партий отличаются костюмами и цветами: у одних фуражки желтые, у других — красные, у третьих — белые и т. д. Кроме того, у каждого студента шелковая перевязь через плечо; у сениора шляпа треугольная; фасоны фуражек самые курьезные! Прибавьте к этому еще ботфорты престранной формы, и вы будете иметь понятие о костюме немецкого студента. По воскресеньям студенты пьянствуют, и редкая неделя проходит без дуэли; повод всегда один и тот же: один студент назовет другого «думмер юнге» (глупый мальчишка. — В. Б.). И это ведется с незапамятных времен. Вот консерватизм-то! Дуэли эти, впрочем, ограничиваются всегда пустяками: одному раскроят лоб, другому порежут физиономию — и только. Все сходки их сопровождаются кучей формальностей, самых нелепых, которые, однако, всегда используются с точностью».
Особняком от немецких буршей держался и Александр Столетов, хотя завести с ними близкие отношения ему ничего не стоило — он в совершенстве владел немецким языком. Но о чем ему было говорить с этими розовощекими молодцами с лицами, испещренными пластырями, которыми они закрывают ссадины, полученные на дуэлях? Что общего у него с этими молодыми филистерами, проводящими время в попойках, разговорах о лошадях и любовных похождениях? Ведь для них наука всего лишь дорога к получению теплого местечка!
В год, когда Столетов приехал в Гейдельберг, лаборатория Кирхгофа еще не была готова. Пришлось ограничиться слушанием лекций.
Вместе со многими из своих товарищей Столетов становится завсегдатаем небольшого двухэтажного здания, торжественно величаемого «Natur Palast» — «дворец природы». В этом скромном «дворце природы» Столетов слушает лекции Кирхгофа. Слушает он и Гельмгольца.
Но только слушать лекции мало. Так хочется поскорей начать возиться с приборами, приняться за практические занятия! Осуществить это желание помогает Константин Александрович Рачинский, приехавший в Гейдельберг. Рачинский предлагает: «А что, если нам соорудить, хотя бы небольшую, лабораторию у меня на дому?» Столетов с жаром подхватывает эту идею.
Вместе с Рачинским он идет к механикам покупать приборы. На полках в мастерских выстроились сделанные с аляповатой пышностью, похожие на монументы, родные собратья тех приборов, на которые Столетов насмотрелся еще в университете. Посмеиваясь в душе, глядит Столетов на пыжащиеся от важности и чинности приборы. Вот откуда распространяется некий приборостроительный ложноклассицизм или ампир, что ли!
Эти памятникообразные сооружения, увековечивающие отголоски каких-то очень старых предрассудков, стоят дорого. Досадно,
В облике этих приборов отразились и мещанские представления о красоте — чтобы попышнее, чтобы с завитушками, с шишечками — филистеров, орудующих в науке, и их педантичнее преклонение перед старым, неумение посмотреть на дело трезвым взглядом.
А каковы приложенные к каждой установке правила, которые работающий на ней обязан механически исполнять?
Сколько в этих составленных с прусской педантичностью инструкциях, похожих на команды фельдфебеля, преподающего ружейный артикул — делай раз, делай два, делай три, — смешного, чрезмерного, старою, совершенно сковывающего самостоятельность студента.
Столетов понимает, что точность необходима. Но здесь под ее флагом зачастую выступает педантство, живучая, никак не желающая умирать схоластика.
Когда-нибудь Столетов поведет все по-другому, но пока с этим надо мириться, пока он «в чужом монастыре». Главное, что теперь у него все же будут приборы.
Денег Рачинского хватает на то, чтобы купить совсем немного приборов. Но все же друзья довольны — начало положено. С увлечением ставят они опыты на дому у Рачинского, набивают руку в умении экспериментировать. Так как приборов мало, то постоянно приходится изловчаться, комбинировать, а иной раз и перестраивать их. Владельцы мастерских, вероятно, содрогнулись бы, увидев такое кощунство над своими приборами.
Александр Григорьевич не только слушал лекции и работал в лаборатории. От времени пребывания Столетова за границей в его архиве сохранились десятки записных книжек с конспектами многих капитальных трудов по физике. Конспекты эти сделаны так аккуратно и чисто, изученный материал изложен так ясно и понятно, что книжки Столетова могут служить хорошим пособием для изучающих физику.
Конспекты Столетова охватывают самые разнообразные вопросы физики, — недаром Столетов всегда славился разносторонностью своих познаний. Но большая часть записей, сделанных им, касается вопросов электричества и магнетизма. Особая склонность ученого к этим молодым тогда областям физики отчетливо проявилась уже в те годы.
Тщательно конспектировал Столетов и лекции Кирхгофа и Гельмгольца, Квинке, Вебера и других ученых, которых ему приходилось слышать в Гейдельберге, Геттингене и Берлине.
Записи Столетова убедительно свидетельствуют о том, насколько сложившимся ученым, с установившимися взглядами, с тонко развитой способностью критической оценки, с большими познаниями, приехал Столетов за границу.
Фальсификаторы истории в стремлении принизить русскую науку, попытаться доказать ее несамостоятельность, часто ссылаются на то, что многие русские ученые дореволюционного времени работали в зарубежных лабораториях. Эту работу западные историки пытаются изобразить как «ученичество» русской науки, как импорт зарубежной мысли в Россию.
Эти утверждения насквозь лживы.
Да, верно, многие русские ученые ездили за границу. За границей бывали и Менделеев, и Сеченов, и Марковников, и Мечников, и Бутлеров, и Пирогов, и Тимирязев, и Павлов, и Вильямс… Передовые деятели русской культуры общались с выдающимися представителями науки Запада. Русским людям никогда не была присуща национальная ограниченность, презрение к другим народам. Ученые нашей родины с глубоким уважением относились к достижениям ученых других стран. Но общение русских ученых с деятелями западной науки отнюдь не носило характера робкого ученичества.