Столица Российской империи. История Санкт-Петербурга второй половины XVIII века

Кошель Петр Агеевич

Анна Иоанновна умерила необузданное пьянство при дворе, но чрезмерно потрафляла роскоши. Жена Бирона, например, имела платье, где одного жемчуга было на сто тысяч рублей. Гардероб ее оценивался в полмиллиона. Запрещалось появляться ко двору два раза в одном и том же платье.

Анне Иоанновне нравилось иноземное вино. Однажды, отпив из бокала, она дала попробовать князю Куракину. Тот сначала обтер бокал платком. «Ты что,— закричала императрица,— мной брезгуешь? Эй, кликнуть сюда Ушакова!» Оказаться князю в Тайной канцелярии, если бы не Бирон, убедивший Анну, что Куракин поступил по иностранному обычаю.

Две фрейлины, которых царица заставила петь полдня, взмолились, говоря, что сил нет, они падают от усталости. Анна сама побила их

и отправила на неделю стирать белье.

«Жестокость правления, — писал князь-историк Щербатов, — отняла всю смелость подданных изъяснять свои мысли».

Посланные собирать подати воинские команды обходились с крестьянами бесчеловечно, людей ставили босыми в снег, били палками по пяткам, добиваясь полной уплаты недоимок.

Нравы были жестокими. Артемию Волынскому перед казнью отрезали язык и закрыли рот намордником, завязанным на голове, чтобы не текла кровь.

Волынский Артемий Петрович (1689 – 1740) — гос. деятель; при Петре I занимал дипломатические и административные посты. При Анне Иоанновне за подготовку свержения немецкой клики Бирона был арестован и казнен.

Советник Торбеев, сказавший в разговоре, что вся власть находится у Бирона и его любимчиков-иностранцев, был публично высечен плетьми и сослан на Камчатку.

Наушничество и шпионство при дворе процветало.

Один иностранец отписывал домой:

«Здесь совсем нет общества, и не столько по недостатку людей, сколько по недостатку общительности. Нелегко определить, нужно ли искать причину отсутствия общительности единственно только в характере и нравах нации, еще жестких и грубых или этому содействует до некоторой степени и характер правительства. Я склонен к убеждению, что наиболее действует последняя причина».

Историк XIX в. И. Чистович так характеризовал время Анны Иоанновны:

«Даже издали, на расстоянии почти полутора веков, страшно представить это ужасное, мрачное и тяжелое время, с его допросами и очными ставками, с железами и пытками! Человек не сделал никакого преступления: вдруг его схватывают, заковывают в кандалы и везут в Москву, в Петербург, неизвестно куда, за что? Когда-то, год-два назад, он разговаривал с каким-то подозрительным человеком! О чем они разговаривали — вот из-за чего все тревоги, страхи и пытки! Без малейшей натяжки можно сказать про то время, что, ложась спать вечером, нельзя было поручиться за себя, что не будешь к утру в цепях и с утра до ночи не попадешь в крепость, хотя бы не знал за собою никакой вины».

Иностранцы, занявшие доходные должности, смотрели на Россию как на большую кормушку.

Понятна радость одного священника при известии о низложении Бирона: «Ныне совершилось наше спасение, низложен сатана и его ангелы!»

Характерны обвинения, выдвинутые против Бирона. «Он же, — говорится в них, — будто для забавы ее величества, а в самом деле по своей свирепой склонности, под образом шуток и балагурства, такие мерзкие и Богу противные дела затеял, о которых до его времени в свете мало слыхано: умалчивая о нечеловеческом поругании, произведенном не токмо над бедными от рождения, или каким случаем дальнего ума и рассуждения лишенными, но и над другими людьми, между которыми и честной породы находились, о частых между оными заведенных до крови драках и о других оным учиненных мучительствах и бесстыдных мужского и женского пола обнажениях и иных скаредных между ними, его вымыслом произведенных пакостях, уже и то чинить их заставливал и принуждал, что натуре противно и объявлять стыдно и непристойно. Все такие мерзкие и Богу противные дела, от него вымышленные, явно происходили и к великому повреждению славы ее величества касались, в которых он, яко от него вымышленных, и отвечать должен».

Леди Рондо, конечно, не понимала всей противоречивости русской жизни, видя лишь внешнюю сторону. Забавно ее письмо соотечественнику о петербургских диковинках: «Вы так любите странности, что мне никогда

не простили бы, если б не описала вам новой забавы, занимавшей Петербург нынешней зимой. Это ледяная гора, построенная с верхнего дворцового этажа во двор. Она довольно широка, так что по ней может спуститься коляска, и имеет по сторонам небольшие борты. Ее устройство такое: сначала сколочены были доски, которые поливали водой, пока, наконец, вся отлогость не покрылась толстым льдом. Придворные дамы и кавалеры садятся в санки, спускаются с верху горы и несутся вниз с быстротой птицы. Иногда санки случайно сталкиваются, тогда катающиеся опрокидываются, и это всем доставляет смех. Всякий, кто имеет вход ко двору, должен кататься – так они называют эту забаву, и к счастью, еще никто не сломал себе шеи. Придя к горе, я стояла в надежде, что кто-нибудь остановит эту забаву, но дошла очередь до меня. Кто-то сказал: «Вы еще ни разу не катались!» Я едва не умерла, услышав это; хорошо, что ее величество позвала меня к себе».

Не обошел своим вниманием сани и датчанин Педер фон Хавен.

Вот что он пишет:

«Как только река замерзла, сразу начался сильный снегопад, продолжавшийся до тех пор, пока все не стало однообразным и ровным. Это всем принесло большое преимущество и удобство. Сразу же, по обыкновению российских северных городов, появились извозчики, они стояли на всех углах улиц со своими санями и салазками, чтобы их нанимали люди, ездящие в городе по делам.

Поэтому зимой видишь очень мало идущих пешком людей, но почти все по улицам едут. Благородные господа и люди, каждый по своему положению и обстоятельствам, обычно имеют собственные сани с одной, двумя или четырьмя лошадьми, а также с форейторами. Иностранцы же и простолюдины могут с величайшим удобством воспользоваться санями извозчиков, и я часто наблюдал, как их нанимали офицеры и другие благородные люди.

Такие сани устроены весьма просто. Они столь узки, что в них может сидеть всего один человек, и не выше локтя от земли; в них впряжена лошадь, на которой сидит парень или мальчик извозчика, чтобы смотреть перед собой, так как в России на впряженных в сани лошадей не надевают бубенчиков — на очень многолюдных петербургских и московских улицах они производили бы слишком много шума и беспорядка и поэтому были бы бесполезны.

Когда кому-то надо ехать, он только крикнет: «Извозчик!» Тот тут же подъезжает, а часто и раньше, чем его позовут, со словами: «Изволишь садиться». Если человеку самому известно, где находится нужное ему место, то он может быстро туда доехать, зная лишь следующие русские слова и крича парню извозчика, когда требуется: «Ступай», «прямо», «направо», «налево», «стой». Это быстрое средство транспорта почти совершенно незаменимо в обширных Петербурге и Москве.

За каждую версту платят одну копейку. А поскольку всю дорогу мчат галопом и за час таким образом могут преодолеть больше датской мили, то есть примерно десять верст, то при катании для удовольствия обычно платят по 10 копеек в час. Здесь я должен также заметить, что по всей России введено и принято, что при встрече двух саней или повозок они обязательно должны проезжать по левую сторону друг от друга. Поэтому и тогда, когда на улице множество саней, можно сидеть с выставленной наружу правой ногой, так как кучера, если кто-то забудет об этом правиле, всегда кричат друг другу: «Направо!».

Однако не было бы хорошо, если бы в России зимой не имели от санного пути никакой иной пользы, кроме удобной езды, без которой в крайнем случае можно было бы обойтись. Санный путь служит еще и тем, кому в этом обширном государстве надо путешествовать, а также величайшему удобству торговли.

Что касается первого, то для путешественника езда в санях — чудесное занятие. Ведь в России и летние, и зимние транспортные средства такие, каких, пожалуй, нигде, кроме Швеции, больше нет. Дороги повсюду ровные, твердые и прочные. Ездят так быстро, удобно и дешево, что это во многих отношениях достойно всяческого удивления.