Столкновение с бабочкой

Арабов Юрий

Вошедший незлобиво пожал плечами и ушел.

– Кто таков?

– Калинин Михаил Иванович. Рабочий и крестьянин одновременно.

– Не надо, – отмел объяснение Ленин. – У вас – всё одновременно. Революционер и вор. Шпион и царь. Козел и корова… Одновременно. И сразу!..

– Извините, Владимир Ильич, но других революционеров у меня для вас нет!.. – твердо сказал Николай Семенович.

– Это вы нас извините… Володя очень устал… Он не в себе, – подала робкий голос Надежда Константиновна.

– Все мы устали… А когда отдохнем?..

Чхеидзе стало обидно. Почти целый день он потратил на Ильича, пристраивая его в город, который норовил стать колыбелью новой революции. Но нож не

входил в чехол – то ли он был слишком велик, то ли вместо ножа оказалась большая ложка. Приезжают тут всякие… Если ты эмигрант, то, значит, пуп земли. А куда этот пуп вдавить? Гостиницу ему нужно, вот что. Чтоб был кругом бархат, в крайнем случае плюш. И много клопов. «Англетер», к примеру. Но гостиницу социал-демократы, пусть ленинского пошиба, еще не взяли, не купили и не захватили. А зря. Гостиницу на одного Старика. Сидел бы там и руководил, чем может. А те, кто у Кшесинской, выполняли бы указания. Трудовые лошадки, плебс!

Поймав себя на мысли, что может наговорить гадостей, он в досаде махнул рукой и вышел вслед за Калининым.

Ленин тяжело вздохнул. Бросил пальто в продавленное кресло и, подойдя к деревянному коню, уселся на него.

– Вот так, Наденька… Будем играть в коммуну!

Деревянный конь оказался впору.

Про себя Ильич решил избавиться от Чхеидзе при первом удобном случае – за подобные унижения при теплой встрече. Пусть уезжает к себе в Грузию и там руководит. Чем может и что найдет…

3

В Потсдаме медленно таял снег. Он тлел, как мокрая бумага, слегка обугливаясь по краям. Летние павильоны, стоявшие в огромном парке а-ля Версаль, ждали лета, когда по песчаным дорожкам пойдут величавые павлины, а в рукотворных каналах зашевелятся форель и угри. Что можно делать в таком огромном лесном массиве, состоящем из семи парков и носящем французское имя Сен-Суси? Любить или мечтать о любви. Сочинять ноэли. Кататься на лошадях или в повозках. Еще – играть в шахматы в беседках, увитых плющом. Или просто дремать на деревянных скамейках и даже лечь на них с ногами… Но война!.. Нет, нельзя.

Иногда ему снился сон, – французы вместе с англичанами берут Берлин и сразу же устремляются в Потсдам. Короткий бросок – и они уже здесь! Павлины бегут врассыпную. Цапля, которую он привык кормить с руки, летит на свое болото. Умная форель выбрасывается на берег и умирает в патриотических муках. Только бы не жить под французом! Не лебезить под англичанином! Не потеть вместе с русским, силясь разрешить неразрешимый вопрос о смысле жи-зни… Любая беседа с англичанином ведет к разговору о спорте. С французом – о женщинах и еде. А с русским – о Боге. Все темы не для нас, немцев. Нам нужны порядок, чистота и опрятность во всем. Ники – подлец. Ничего себе родственничек! Писал ему: не начинай мобилизацию, не играй с огнем! А он мне: буду!.. А я ведь помню его в юности – чувственный мальчик с пухлыми губами и мечтательностью в томном взоре… Куда полез, мальчишка?! На страну Фридриха Великого и Железного канцлера!.. И с кем полез? С французом, которому сидеть в публичном доме… с американцем, которому только пасти овец и выращивать кукурузу… С деревней идет против города! А мы ему руки пообломаем!.. Да. Выдернем с корнем. Но дела, между нами, идут не слишком хорошо. Даже совсем нехорошо. Скверно идут дела. И вот-вот треснут по швам.

Вильгельм был стар и обладал интуицией, свойственной старикам, не впавшим в маразм. Война на два фронта была разорительной. Она, в общем-то, не имела разумной перспективы. Начавшись внезапно, с «ничего», она грозила обернуться этим «ничем» – когда Германии больше не будет, а от других участников останутся клочки. А ведь вздорный властолюбивый Бисмарк, которого он не

мог терпеть, заклинал: только не Россия! Что угодно, но не она!.. А я и не хотел. Хотел дурак Ники, которому я прихожусь троюродным дядей и кузеном его жены Алекс. Он вообще ничего не понимает. Интересно, какую ловушку он мне готовит теперь?..

Империя, конечно, требует войн. Прусская – тем более, потому что дух военной машины является ее стержнем. Сорок семь миллионов немцев (в общем-то, горстка по сравнению со ста семидесятью миллионами русских) владеют почти четвертью мира. Азия, Африка и даже город в Китае… недурственно. Но могло быть больше. Подданных в колониях, а точнее рабов, – двенадцать миллионов человек. Мало! Остальное досталось тому же Ники, Франции и Англии. Американцы анекдотичны. Не имея колоний, они полезли в Европу, чтобы помочь королям удушить меня. Республиканцы заодно с королями… дерьмо для обеих сторон! Но в моей армии – пятнадцать корпусов. Мой флот бросил вызов британцам еще десять лет назад. Империя не может быть республиканской и не может не воевать. Я и империя – одно и то же. Однако… Где я ошибся, старый дурак? И на чем именно?..

Он был полным инвалидом. Его левая рука была от рождения кривой и короче правой на пятнадцать сантиметров. Уши слышали только собственные мысли и никогда – собеседника, которого он мог понять, лишь следя за губами. Еще в школе Вильгельм оглох от какой-то инфекции, и глухота – сначала полная, а потом частичная – сделала его речь бессвязной. Это часто бывает у глухих. Врачи говорят, что слепота менее опасна. Она не затрагивает мыслительные способности. Более того, их обостряет: недаром античные прорицатели, например Тересий, были именно слепы, а не глухи. У глухих вместе со слухом парализуется речь, которая каким-то образом связана с мыслительными функциями. Значит ли это, что я – просто умственно отсталый? Нет. Человек с таким одухотворенным взглядом не может быть идиотом!.. Только вот шея… Она скособочена, и хирургическое вмешательство едва ли ее исправило.

Он не любил рассматривать себя в зеркале, разве что глядеть на усы, когда их закручиваешь. Он вместо зеркала предпочитал собственные фотокопии. С них на мир смотрело лицо возвышенное, волевое, мудрое. К его высокому лбу могло подойти только русское слово «чело» – он светился особым светом, который порождает глубокая мысль. С расовой точки зрения можно было знать только это лицо, чтобы судить о европейце в целом. По нему нельзя было сказать, что большую часть жизни этого человека преследовала боль. Боль от своей физической неполноценности. От специальной рукораспрямительной машины, которая, пытаясь исправить кость, ничего не давала, кроме боли. Так что руки на фотографиях приходилось прятать за спину или кутать в покрывало, когда он снимался сидя. И он придумал себе костыли – гигантскую армию, с которой можно было ходить, бегать, завоевывать. И всё – во имя длительного мира и спокойной старости.

С двумя фронтами нужно было заканчивать. Русские знали, что положение их катастрофично. Что три миллиона убитыми и ранеными не пройдут даром. Но то же знал и Вильгельм. Три миллиона потерь… но это ведь в прошлом. Как и крах армии Самсонова. Как и победа под Барановичами, давшаяся мне сравнительно легко. Там кругом болота, они одни делали русский план прорыва неразумным. А что сейчас? У Ники больше ресурсов. Народ нетребователен и привык к лишениям. Разведка докладывала, что в последний год им удалось решить проблему с артиллерией, которая ранее испытывала нехватку снарядов. И что будет сейчас, по весне? У них в Ставке говорят: победа на расстоянии вытянутой руки. Значит, с апреля начнут наступать. И я, обескровленный двумя фронтами, не смогу дать им достойный отпор…