Столп. Артамон Матвеев
Шрифт:
В крестовую вошёл старец, божий человек, взятый в тепло на зиму.
— Во славу первого и второго обретения главы Иоанна Предтечи ты, царь-батюшка, в московской своей церкви молился, а поминал ли нынче Еразма Печерского? Помнишь ли урок, данный Господом через своего угодника?
— Преподобный Еразм... Болел, согрешив, а Господь помиловал: дал здравия, чтоб Еразм схиму принял.
— А в чём прегрешение-то было?
— Раздал имение, а потом пожалел. Так, что ли?
— Так, царь-батюшка. Так. Преподобный Еразм все свои немалые средства употребил на украшение Печерской церкви, оковал серебром и золотом множество икон. Иконы эти алтарь
— Вспомнил! — просиял Алексей Михайлович. — Еразм воспрял от немочи и сказал: «Мне явились ныне преподобные отцы Антоний и Феодосий. По их молитвам Господь дал мне время для покаяния».
— Еразму-то и Богородица являлась. Благословила: «Ты украсил Церковь Мою иконами, и Я украшу тебя в Царстве Сына Моего! Встань, покайся, облекись в ангельский образ, а в третий день возьму Я тебя к Себе как возлюбившего благолепие дома Моего!»
— Ах, старче! — воскликнул Алексей Михайлович изумлённо. — Тебя сам Господь прислал ко мне. Я, грешник окаянный, Бога укорил в мыслях. С Творцом Вселенной и всего сущего взялся мериться: он, Свет, не видит-де моих церквей, моих монастырей! Подавай мне за оные награду. Ты пришёл и вразумил... Промельком, но пробралась-таки в башку сатанинская мысль. Всю душу вычернила. Возгордился на единый миг, а вот отмолить соблазн — года будет мало.
Поклонился старику в ноги. Совершил перед Спасом тысячу метаний и, утомя тело, спал сном детским, лёгким, счастливым.
6
К Артамону Сергеевичу в тот самый день, когда царь смотрел домну Стефаниду, приехали двое украинцев, монах и казак, привезли письмо от черниговского архиепископа Лазаря Барановича. Владыка Лазарь мечтал сесть на престол Киевской митрополии, потому и радел Москве и государю. Но судья Малороссийского и Посольского приказов Ордин-Нащокин интриг не терпел и дела вёл с действующим митрополитом, с Иосифом Тукальским, тайным противником России.
Владыка Лазарь доносил: Иосиф заодно с гетманом Дорошенко. Это они упросили Юрко Хмельницкого снять монашескую рясу, взять гетманскую булаву. Смута на Украине как половодье, которому ни конца ни края. Лазарь слёзно просил оказать военную помощь гетману Демьяну Многогрешному. «Государь указал князю Григорью Григорьевичу Ромодановскому стоять в Севске, — писал владыка, — но от этого гетману и Украине какая помощь?» И рисовал картину самую печальную: Крымская орда, запорожцы Суховея, казаки Ханенко, верные польскому королю, Юрко Хмельницкий — пустошат Украину. «Если бы сначала, вскоре после статей Глуховских, как я твоему благородию советовал и к царскому величеству писал, силы государевы наступили, то давно бы уже Украина успокоилась. И теперь ещё не так трудно это сделать, если скорая помощь к гетману придёт, потому что гетман — человек рыцарский, знает, как дело сделать, только было бы с чем».
К письму прилагалась книга Лазаря «Трубы», владыка желал, чтобы её напечатали в Москве, дабы вострубили истину.
Артамон Сергеевич задал в честь дорогих гостей обед,
С письмом, с книгою «Трубы» Артамон Сергеевич поехал в Кремль, а государя нет — в Измайлове. Стал искать Симеона Полоцкого, передать ему «Трубы» для прочтения, для свидетельства. Сказали — у царевича Фёдора.
Царевича Артамон Сергеевич застал в разгаре потехи. Фёдор, неистово раскачивая деревянного коня, пускал стрелы из лука. На дюжине саженных столбов — чучела птиц.
— Попал! — закричал Фёдор, доставая из колчана очередную стрелу. — В сороку попал! Теперь — в воробья.
Мотнулся, мотнулся, тетива тренькнула — стрела вонзилась в столб. Вторая — мимо, выше, третья — опять в столб.
Царевичу было девять лет — отрок, но скакать на деревянном коне — затянувшееся младенчество.
И только это подумалось, Фёдор вспыхнул, соскочил с коня и, протягивая лук Артамону Сергеевичу, потребовал:
— Попади! Стоя, не качаясь...
Артамон Сергеевич поклонился, но лук не брал.
— Нет! Ты стреляй! — Глаза, как пули, тяжёлые.
Лук был детский, но тугой. Артамон Сергеевич пустил стрелу и попал... в потолок.
Фёдор закатился довольным смехом.
— Ладно! Первая — с непривычки! Вот ещё стрела.
Пришлось выцеливать старательнее, но, отпуская тетиву, Артамон Сергеевич дёрнул левой рукой, и стрела ушла от воробышка на сажень в сторону, попала в дверь. Царевич опять рассмеялся. Подал ещё одну стрелу. И эта мимо, не задев столба.
— Ты очень плохой воин, — сказал Фёдор, глаза-пули стали ещё тяжелее.
— Ваше высочество, я на войне другими делами занимался.
— Какими?
— Призывал в подданство украинского гетмана Хмельницкого, разменивал пленных. Спас для великого государя пятьдесят девять пушек. Воевода Бутурлин бросил, а я с немногими людьми, с немногими лошадьми тащил их по грязям не одну сотню вёрст.
— А какой был конь у гетмана Богдана? — вдруг спросил царевич, и лицо у него стало совсем детское.
— Валашских кровей. Золотой масти.
— Валашские кони хорошие, но мне бы туркменского, серебристого.
В палату вошёл Симеон Полоцкий.
— Учитель! — обрадовался Артамон Сергеевич. — Владыка Черниговский Лазарь прислал свою книгу. Прочитайте. Я еду к великому государю в Измайлово доложить о «Трубах».
— В Измайлове у батюшки десять английских жеребцов. Вот красота! — Фёдор решительно протянул руку и взял фолиант.
— Это по-польски, — сказал Артамон Сергеевич.
— По-польски так по-польски. — Фёдор положил книгу на лавку, открыл и принялся читать вслух, почти скороговоркой, но ударяя на важные по смыслу слова.
Артамон Сергеевич откланялся, но царевич даже головы не поднял, увлёкся.
«Этот царственный отрок обиду за версту учует», — думал Артамон Сергеевич, усаживаясь в возок.
Тревога шевельнулась в сердце, но тотчас и отошла: нужно было приготовиться к встрече с государем, а главное — придумать, как заманить царственного жениха в свой дом.