Столыпин

Савеличев Аркадий

V

Уезжал Столыпин из Старой Барды, сопровождаемый всем селом далеко за кресты, с очень большой неохотой…

К тому были причиной не только здешние крестьяне, не только красивейшая природа… но и разговоры с Алешкой Лопухиным.

Орловский гимназист на его голову свалился не запылился. Еще в Петербурге петициями слезными завалил. С железной дороги Столыпин дал телеграмму губернатору, чтоб сопроводили Лопухина в Бийск. Разумеется, под честное слово министра внутренних дел.

Боже

праведный, что с ним стало! Они ж одногодки, значит, и пятидесяти нет… А стоял, не зная, как себя вести, старик стариком. Мало что скукожился и лицом и телом, так и осел к грубым солдатским сапогам. Сюртучок явно с чужого плеча, некое подобие манишки неумело заштопано явно мужской рукой. Плешь во всю голову, а руки!.. Конечно, они отвыкли от перчаток, но ногти-то хоть можно было постричь. Его ж не в каторжные рудники ссылали, всего лишь на поселение, под надзор. А кому надзирать в сибирской дыре? Унтер-инвалид беспременно пьяница. Так-то, поди, вдвоем гужуют! Но ведь родовые-то денежки, верно, остались? Наследства-то не лишали. Хотя родственники хороши были, когда над ним витала такая полицейская власть… теперь, поди, и письмишка не напишут.

Вытолкнутый здешним унтером из прихожей на порог, к начальству, Лопухин стоял, пытаясь изобразить служивую вытяжку. Истинно, карикатура на бывшего сановного полковника, попавшего под царский гнев уже генералом…

– Все свободны, – вместе со здешним ретивым унтером выпроводил Столыпин и своих.

Он помедлил, пока закроется дверь.

– Ну, здравствуй, гимназист, – вышел из-за стола.

– Здравия желаю!..

Но дальше не знал, как именовать друга.

Столыпин обнял его и повел в смежную комнату, где был заранее приготовлен стол.

– Вспоминай, Алешка, былое. Не вечно же тебе торчать в Сибири.

– Да… всего семь лет… Но мне не выдержать…

– Ладно. Давай-ка позавтракаем, как бывало в Петербурге. Пьешь?..

– Да как не пить?..

– Вижу, вижу. Не объясняй.

Он налил себе рюмочку коньячную, а ему побольше, в фужер.

– Ну, за встречу.

– За встречу…

Трудно было поверить, что так быстро сломался человек, но Лопухин действительно не знал, как теперь обращаться к гимназическому другу.

– Забыл?.. Я Петр, Петро.

– Забыл… но не гоните меня. Дайте выпить.

Он махнул коньяк, как какую-нибудь сибирскую сивуху.

– Ешь. Закусывай, – стал подсовывать ему тарелки, поскольку друг снова поглядел в пустой фужер.

Столыпин и сам еще не завтракал. На столе вместе с разносолами стояли судки с горячим мясом, рыбой, даже со стерляжьей ухой, но это уже для гостя, сам он столь плотно не ел.

В фужер пришлось, конечно, подлить.

– Я не жадничаю, Алешка, но мне по трезвости хочется с тобой поговорить. Поэтому получше заедай.

Сам слегка закусив, отвалился в кресле.

– Сейчас всё и вся высмеивают, сплошной сатирикон кругом. Но вот это песнопение

люблю. За его житейскую суть. Как там?..

Судьба играет человеком,

Она, коварная всегда,

То вознесет тебя над веком,

То бросит в бездну без следа…

– Без следочка… – глухо откликнулся Лопухин.

Столыпин посмотрел на него с укором:

– Следочек есть. До сих пор тянется. Вы с министром Плеве намудрили в отношениях с Азефом, а Столыпин разхлебывай. Между прочим, я ни сном ни духом к этому непричастен. Вам-то что! Один в могиле, другой в Сибири, а я до сих пор отбрехиваюсь. В Думе!

Лопухин вскочил:

– Виноват, господин министр!..

– Сядь, Алеша. Я не тебя собирался попрекать, а Плеве, царствие ему небесное. К слову только: след от нас всегда остается… Хотя я и не полицейский, но вся полиция и жандармерия под моей властью. Как зарекаться, что не объявится еще более паршивый Азеф?

Он призвал Лопухина так, для дружеской встречи, но невольно пустился в разборы. Алешка после третьего фужера, видно, осмелел. Глянул прежним полицейским глазом:

– А знаешь, Петро? Ваш Распутин будет похлеще моего Азефа!

Настал черед косо глянуть и Столыпину:

– Да ты-то откуда про него знаешь?

Лопухин понял, что лезет явно не в свои дела.

– Извините, господин министр, забылся…

Он уткнулся было носом в стол, но Столыпин тряхнул его за плечо»

– Не-ет, говори!.. Коль уж начал.

Лопухин поднял глаза:

– Ладно, Петр Аркадьевич. Возлей еще… коли не жалко.

– Только не увлекайся. Нам еще о твоих делах поговорить надо… Откуда?

Прежде чем выпить, Лопухин объяснился:

– Отсюда. Из Сибири. Распутин вышел в распутство из Томского уезда – далеко ли? Здесь молва давно уже сделала его любовником царской женушки. Ничего, что я столь прямо?.. – Столыпин лишь покачивал головой. – Молву передаю, как народ говорит. Между прочим, и губернский, и купеческий, всякий. Известную пословицу на здешний лад так переделали: до Бога высоко, до царя далеко, а до Распутина близко. В случае чего, мол, к нему обращайся. Нашенский! Во как.

Столыпину следовало бы оборвать этот разговор, но он почему-то не мешал Лопухину. Ссыльному! С ним ли о царской семье говорить?

Он медлил, отойдя к раскрытому окну и глядя на какую-то мещанку, которая копалась в своей кошелке. Еще одна несчастная… Может, просительница?

Внезапно мещанку поволокли вкруг дома, во двор. Кому помешала?..

Впрочем, не до нее было. Лопухин продолжал говорить о Распутине.

Тихо дверь в служебной комнате скрипнула. Полковник! А уж этот по пустякам мешать не будет.

– Ну?..

– Петр Аркадьевич, мы под вашими окнами подозрительную мещанку задержали. Платочком повязана… На поверку ссыльной студенткой оказалась. И знаете?.. С браунингом в кошелочке!