Стоп-кран

Сенчаков Дмитрий

– Лучше бы с вином! – улыбнулась Инга.

– Вьино есть! – затараторил хозяин заведения. – Как не быть? Домашнее!

– Из яблок? – подколол Костя без единой задней мысли.

– Почему из яблок? – обиделся шашлычник. – Без яблок.

– Это где ж такие растут, безъяблоки? – смеётся Инга.

– Обезъяблочки! – смачно облизнул я губы.

– Вьино – сок! – отчаянно защищается ларёчник. – Хотишь попробовать?

– Не! Ты дай сперва пробку понюхать, – стебусь я.

Шашлычник принял мои слова всерьёз и извлёк пробку из большой оплетённой бутыли.

Мы

принялись её по очереди обнюхивать.

– Спирт «Рояль», – определил Костя.

– Яблочный уксус, – принюхалась Инга.

– Грибной вар с клюквой, – вновь сострил я, ибо по существу добавить было уже нечего.

– Кошки нассали, – выпендрилась Дуся, чем нажила себе в жизни ещё одного смертельного врага.

– Короче, шмурдяк, – приговорил вино Костя и примирительно добавил: – Ты вот что, уважаемый, сделай нам просто четыре шампура шашлыка. Мы тебе век будем благодарны, правда, девчата?

Шашлык тот, хоть и был омрачён активированным ощущением вины, оказался недурён. Вина – как метафора. Словно поделённая на всех и каждого, персональная ответственность за судьбу стремительно катящегося под откос государства. Это и участие в референдуме о сохранении СССР 17 , когда любой ответ, неважно «да» или «нет» – оба приводили к его развалу, ибо дьявол в деталях: в том, как гадко сформулирован вопрос в бюллетене. Это и второй вопрос референдума о введении поста президента РСФСР – кратчайший путь к кончине великой страны. Это и тупой «демократический» угар, когда мозги были засраны ложными прозападными ценностями, активно вбрасываемыми в народ, как говно катапультой. А что? Я предупреждал, что надпись на ценнике вызвала откат к миазмам сознания. К невыносимому гадскому фону тех безымянных ноябрьских дней девяносто первого года.

17

17 марта 1991 года.

Костя оценил эту мерзотную энергетику, поступающую через подошвы ботинок, и решил, что с нас хватит. Тем более что по жилам разливалось мясное благополучие и белковое благоденствие. Пнул меня локтём и говорит:

– Давно ты публику не развлекал своими шизо-монологами.

– А что это такое? – залучилась Инга.

– Стоит ему открыть рот, можно включать диктофон, – заверил Ингу Костя.

Я был не против. Самого достало зловоние исторического момента. Плюс захотелось блеснуть перед дамами.

– Задайте тему.

– А зверинец на ВДНХ есть? – на первый взгляд невпопад ляпнула Дуська. Она и не собиралась ввинчиваться в контекст нашей беседы.

– Нет, – улыбнулся Костя. Он уже всё понял, наблюдая, как теплеют мои глаза.

– Ща сделаем! – подтвердил я.

Выгнал кончиком языка последнее волоконце свинины, зазевавшееся между резцами, прокашлялся и погнал:

– Итак, добро пожаловать в шизо-зоопарк. Зверей категорически не кормить! Руками не трогать, ногами не бить. Ибо руки и ноги могут оттяпать. Так

как некормленые. Начнём с ряда неказистых клеток слева. Ёжжук – уникальный представитель то ли млекопитающих, то ли жёсткокрылых. Науке толком неизвестен, так как научным работникам в руки не даётся. Если его допекли, то улетает…

– Либо скручивается в клубок, если зажат в угол, – перебила Инга и лучисто рассмеялась.

– Верно. А это змеёжик.

– Скручивается в клубок и ощетинивается иголками, чтобы не размотали, – догадалась Инга.

– В следующей клетке живёт кролик зайцевидный.

Дуся, до сего момента делавшая лицо кирпичом, прыснула и забрызгала слюной честную компанию.

– Не смотрите на него так пристально. Ничего особенного. Просто очень вкусный, если с поджаренной корочкой, лучком и хреном.

– В следующий раз, друзья, в следующий раз, – заверил компанию Костя, – сегодня и так сыты. Божьим промыслом…

– В клетках справа: хорёк-горбунок, мышка-панда и попехвост чешуйчатый – этих можете рассматривать, если не прячутся.

Публика ржёт, а я перехожу к птичьим.

– Ведрозд – это крупная птица. Да, ростом с ведро. Слововей – эти, в отличие от обычного соловья не поют, а былины рассказывают. Сказки на ночь. Лгусь быкновенный… Этому ежели не верить – забодает. Голосова…

– Голосова? – уточнил подозрительный Костя.

– Да, вполне себе такая. С активной гражданской позицией. Нудятел…

– Нудятел? – переспросила ошарашенная Инга.

– Нудятел, – подтвердил я, сверкая и рисуясь в лучах Ингиного восторженного взгляда.

– Значит, нудятел?

– Ну… Сами понимаете. А вот здесь под стеклом вашему вниманию предлагается уникальная монография «Экскрементальная орнитология» – определение видов птиц по помёту.

– Шикарно! – Инга впервые в жизни готова меня обнять.

– Да ладно, все птичьи какашки одинаковые, – не врубилась Дуська.

– А что у нас с обезьянами? – торопит меня Инга.

– С ними всё в порядке, – тяну резину и подбираю слова. – Вот, к примеру, грубезьяна. Груба и неотёсана.

– А облезиана, хоть и облезлая, но мила и нежна? – пробный шар Инги на моём поле снискал поощрительное похрюкивание уважаемой публики.

– Мартышка-беспортышка, – держу удар и восстанавливаю статус-кво. – Верно, обыкновенная мартышка. Без портков. Ничего особенного.

– Ну а где что-то особенное? – наступает Инга.

– Как где! – округляю глаза, и обвожу рукой соседний куст, словно это прелюбопытнейшая клетка. – Познакомьтесь, это неразгибон!

– О! Это великая обезьяна! – подыграл Костя.

– Вы думаете, ему сложно разогнуться? Ха! Просто это не раз гибон, не два гибон и даже не три гибон, а целое семейство неразгибонов.

– И даже целый их клан, – поддакнула Дуся.

– Но сам я обожаю вот это скромнейшее существо, – я понизил голос, и друзья сгрудились вокруг, чтобы не упустить детали. – Маленькая пушистая обезьянка Мартышка. Да-да, я не ошибся. Ударение на первый слог. Но как разительно меняется наше восприятие!