Стопроцентный американец (Исторический портрет генерала Макартура)

Кузнецов Леонид Михайлович

Почитание и обожание великого полководца, преуспевающего императора, казалось, помогает взять из вечности, материализовать хотя бы частицу военной мудрости, удачи. Приобщаясь к славе Александра Македонского, пусть на мгновение, пусть в воображении, вместе с ним переживаешь сладкие моменты славы, наслаждаешься восторженным блеском глаз почитателей, рукоплесканиями толпы. Делая своим кумиром

полководцев прошлого, Дуглас тем самым становился если не вровень, то хотя бы рядом с ними. Иногда, уже в генеральских чинах, Д. Макартур забывался, и в нем вдруг просыпался Цезарь, Нельсон, о которых читал в детстве. И как ни покажется удивительным - это помогало Макартуру: Цезарь и Нельсон делали его речь убедительной, осанку строже и величественнее, что вызывало у слушавших его людей волнение, порой трепет, что и требовалось

Д. Макартуру. В будущем на военных советах, при составлении донесений, формулировании приказов генерал часто вольно (для рисовки) или невольно говорил или писал языком Платона, Шекспира, Македонского. Во всяком случае, вспоминает Тиллман Дердин, корреспондент "Нью-Йорк таймс", диктуя каждое утро сводку военных действий, Д. Макартур, стремясь к тому, чтобы записывавший ее офицер понял мысль, часто начинал цитировать Библию, Наполеона, Достоевского, Марка Твена, Линкольна. Таким образом, идея или мысль Макартура обретала дополнительный авторитет...

Еще у домашнего очага в домике при казармах, когда отец под безжалостным солнцем или окруженный роем москитов заставлял солдат рыть щели или окопы, а мать вязала кружева, у маленького Дугласа, благоговейно перелистывавшего страницы книги о герое, уже тогда зарождались самодовольные речи, которые прозвучали значительно позднее. Речи о "решающем вкладе его, Макартура", в разгром вооруженных сил Японии, об "особой миссии по спасению мира". Жившие в памяти картины победных сражений невольно заставляли объявлять незначительную по масштабам и результатам операцию "новогвинейским Ватерлоо". Желая придать особое значение деятельности по проведению аграрной реформы в Японии, он заявил, что со времен братьев Гракх это первая по-настоящему "успешная земельная реформа"{3}.

Закалка славой великих особенно пригодилась в периоды неудач. Во время второй мировой войны после поражения на Филиппинах Д. Макартур перенес свой штаб в Австралию. Ни одна из масок не могла скрыть глубокой апатии, депрессии, озлобления.

"Передо мной стоял жалкий, трясущийся старик",- пишет о Д. Макартуре очевидец. "Генерал в полной прострации,- отмечает другой.- У него опускаются руки, отсюда в войсках резкое падение морали, дисциплины. В результате, например, авиация Макартура представляла груды недвижимого металла с крыльями, хотя и нового".

Однако Макартур выходит из этого печального и жалкого состояния. В немалой степени благодаря испытанному лекарству - лести, обожанию, "настоянному на лжи" подчиненных. Они сравнивают его с великими полководцами, которые также знали неудачи. И вот мгновенно возникают любимые образы, с которыми познакомился по книгам в детстве: выпрямляется стан Макартура, снова глаза зажигаются блеском супермена.

Так что усилия родителей, воспитывавших вкус к силе, власти, исключительности, не пропадали даром. Следует вместе с тем сказать: "зерна жизнестойкости" падали на благодатную от природы почву. Во всех отношениях. Взять хотя бы память. У Дугласа Макартура она была на редкость хорошей. Однажды в военной академии задали разобраться по учебнику в доктрине, по сложности не уступающей теории относительности Эйнштейна. Дуглас сразу увидел, что не понимает, не может постичь ее. Другой бы на его месте смирился. А он?.. Просто выучил целую главу наизусть. И когда преподаватель вызвал курсанта, тот без запинки повторил все, что было написано в книге.

– Но вы хотя бы понимаете то, о чем говорите?- спросил удивленный наставник.

– Нет, не понимаю,- ответил курсант.

– Я тоже не понимаю,- признался экзаменатор и захлопнул книгу.

Были, правда, случаи, когда желание блеснуть подводило. Так, отчет об участии американской команды в Олимпийских играх в Нидерландах он составил в пышных выражениях, языком древнегреческого мудреца, летописца, описывавшего первые соревнования в Греции. Отчет не понравился в Вашингтоне.

Однако жизнь и деятельность Гракхов, других подобных им героев прошлого - это всего лишь толчок к воспитанию будущего великого человека, это был только аромат, которым следовало пробудить в Д. Макартуре тщеславие, желание мыслить большими, глобальными категориями.

Как бы подводя итог детским воспоминаниям, Д. Макартур с гордостью пишет о своих родителях:

"Нас

учили не только житейским правилам, но прежде всего прививали чувство ответственности. Мы должны были делать то, что считается правильным вне зависимости от того, каковыми могли быть личные жертвы... Мы никогда не должны были делать двух вещей: лгать, заниматься болтовней".

Артур и Пинки Макартур прекрасно понимали: чтобы стать в США заметной фигурой, мало знать Гомера. Нужно быть американцем, и не просто американцем, а преуспевающим. И тут необходимо следовать за своими, американскими героями, учиться, брать у них все лучшее, что обеспечивает динамизм, пронырливость, приспособляемость, выживание, тогда преуспеешь среди своих. Недостатка в таких героях не было.

После Гражданской войны темпы развития американской промышленности резко увеличились. Железные дороги, связав два побережья, способствовали освоению огромных пространств, развитию там сельского хозяйства, промышленности. Началась концентрация и централизация капитала. Создавались огромные состояния.

Конечно, Дуглас продолжал восхищаться Нельсоном или Чингисханом. Но вот рядом с книгами о них ложатся вырезки из газет, журналов, тоненькие брошюрки (вызывающие, однако, великий трепет) о том, как стал миллионером Джордж Пульман, придумавший спальный вагон, как быстро пошел в гору изобретатель воздушных тормозов Вестингауз, как простейшая комбинация из рамы и двух колес - велосипед, сконструированный Альбертом Поупом, может принести огромное состояние. Дерзкая мысль, поиск, интуиция, воля, проявленная в подчинение чувств разуму, вера, качнувшаяся от бога к науке, обернулись властью, богатством, могуществом. Миллионы, сделанные Статлером из Буффало на идее обеспечить каждый гостиничный номер ванной, миллионы Карнеги, Д. Пульмана, А. Поупа жгли душу и сердце, будоражили воображение. Вокруг этих героев американские писатели, журналисты создавали ореол, рождали мечты самому пройти путь к звездам, путь наверх. "Дуглас Макартур,отмечают биографы,- с самого начала отдался этой мечте, и отдался навсегда".

Приобретенный в детстве и юношестве вкус к рассказам и историям о "финансовых богах", оставивших позади себя грязь из раболепия, унижения, подчинения, никогда не проходил. Позднее, уже в зрелом возрасте, уже тогда, когда были покорены многие вершины на пути к звездам, одной из любимейших книг стала книга Брюса Бартона "Человек, которого никто не знает". В роли этого человека выступает Иисус Христос. Но Б. Бартон славит его не как обычное существо, а как преуспевающего бизнесмена, "который выбрал из предпринимательских низов 12 человек, собрал их в компанию, опираясь на которую покорил всю планету". В жизни же для Бартона таким великим человеком, Иисусом Христом, был Генри Форд. Как говорят в США, он "поставил на колеса всю страну и еще полмира". Бесспорно, это был "промышленный феномен". Но это был и американец, который ненавидел евреев, католиков, иностранцев, интеллигентов, презирал профсоюзы, всегда носил с собой пистолет и претендовал на то, что говорит с богом напрямую.

Как известно, Форд одним из первых крупных промышленников прибег к открытому массовому насилию в тот самый период, когда в Соединенных Штатах особенно громко и хвастливо говорили о торжестве демократии. 7 марта 1932 года три тысячи безработных, окоченевших на морозе, двинулись под леденящим ветром к воротам заводов Форда. Нисколько не колеблясь, Форд отдал приказ: против рабочих применили слезоточивый газ, брандспойты с водой, валившей с ног, пулеметы. На землю упали убитые. Рабочие Детройта хоронили павших под лозунгом: "Вместо хлеба Форд дал пули".

Если кое-что заменить, скажем, "промышленный феномен", то можно говорить в какой-то степени о Д. Макартуре в зрелом возрасте. Он во всем подражал Форду. "Генерал от инфантерии" так же, как и "маршал от индустрии", всегда был при пистолете, правда, не крупнокалиберном, как у Форда, а крошечном, доставшемся от отца в виде талисмана. Д. Макартур в том же 1932 году, всего через несколько недель после Форда, так же жестоко подавил массовое выступление - в Вашингтоне расправился с ветеранами первой мировой войны. На первом месте среди советников у Макартура так же, как и у Форда, стоял бог, потом уже шли Вашингтон, Джефферсон и т. д.