— Ходилъ это Богъ, съ апостоломъ Петромъ, — сказалъ онъ: оба пшіе, съ котомками и клюками, какъ старцы-нищуны. И пришли они разъ, противъ ночи, въ большое село. Видятъ, стоитъ новая, богатая хата. Петръ и говоритъ:-«Господи! мы въ конецъ изморились, — попросимся тутъ ночевать». — Богъ отвтилъ: «Богачъ даромъ не пуститъ, еще заставитъ утромъ молотить снопы». — «Такъ пойдемъ на постоялый». — «И туда не слдъ, — сказалъ Господь: тамъ наврное много всякаго народа; кто-нибудъ хмльной еще чоботомъ подъ лавку подопхнетъ.»- Не послушался Петръ, пошелъ въ хату къ богатому. Тотъ говоритъ:- «Пока жены нту дома, заходите, ложитесь за печкой, въ углу; жена у меня бдовая, гуляетъ въ гостяхъ; а можетъ, какъ
вернется, и не замтитъ». — Господь улегся за печкой, подальше къ стн, а Петръ скраю, кнаружи. Середь ночи возвратилась жена, да хмльная. Напустилась, спьяну, на мужа:- «Такой-сякой, пускаешь всякихъ бродягъ!» — Ухватила метлу и давай ею стегать по спин праведнаго Петра. Умаялась, заснула. Лежитъ, охаетъ Петръ:- «Господи, когда бы уже скоре, разсвло!» — Рано утромъ старцы встали, поблагодарили хозяина и ушли. Имъ на встрчу мужикъ изъ шинка, а изъ церкви попъ. — «Боже правый, — говоритъ мужикъ: еле бреду, упился, хоть вались!» — А попъ говоритъ:- «Вотъ до бса было дтей въ церкви! руки отбилъ, ихъ причащаючи.» — И сказалъ Богу Петръ:- «Такая-то правда на свт; мужикъ пьянъ и поминаетъ Господа, а попъ, только что причащалъ, поминаетъ бса!» — «Молчи, — сказалъ Господь: не то еще услышишь и увидишь.» — Ходили они цлый день, къ ночи зашли на хуторъ. Тамъ жила бдная вдова. Хатенка у нея такая, что въ ни стать, ни ссть; сама хозяйка хворая лежитъ, а дтей куча, да все маленькія, — ползаютъ, пищатъ вокругъ нея. Обрадовалась вдова гостямъ; встала черезъ силу, затопила печку, достала въ торбочк послдней муки, наварила варениковъ, накормила гостей, чмъ Богъ послалъ, и уложила ихъ спать на палатяхъ, а сама съ дтьми легла на земь, подъ лавку. Отдохнули старцы, поблагодарили утромъ хозяйку и ушли. Идутъ полемъ. Смотритъ Петръ, надъ Богомъ летитъ блое, кудрявое облако; то былъ съ крыльями серафимъ. И говоритъ Богъ серафиму:- «Лети вонъ на тотъ хуторъ, гд мы ночевали, — тамъ живетъ праведная, убогая вдова; вынь изъ нея и принеси мн ея душу!» — Серафимъ полетлъ и воротился одинъ. — «Не могу, — говоритъ, — Господи! рука не поднялась! жалко бдной вдовы; дти такъ пищатъ и ползаютъ вокругъ нея, что приступу нтъ! что будетъ съ малыми дтьми, какъ возьмемъ у нея душу?» — «И правда, Господи, — сказалъ Петръ: какъ ее не пожалть! Она такъ ласково насъ приняла и накормила; дай ей, милостивый, пожить, хоть нсколько годковъ, пока дти подростутъ!» — Господь отвтилъ:- «Слушай Петре! ты еще не все знаешь, не все видишь! Узнаешь и увидишь посл. А теперь иди вонъ въ тотъ лсъ; тамъ стоитъ хата — еще хуже, чмъ у той вдовы, — дырявая и нетопленная, — и въ ней живетъ такая старая старица, что отъ старости совсмъ поцвла и мохомъ поросла. Коли она согласится теперь же помереть, дамъ той вдов жизни, — она еще поживетъ на земл для своихъ дтей!» — Отправился Петръ, нашелъ непокрытую дырявую хату и въ ней старуху, — «Здорово, — говоритъ, — бабуся!» — «Здоровъ будь и ты!» — «Тяжко теб, бабуся, жить тутъ одной?» — «Охъ, тяжко!» — «Такъ ты бы, бабуся, лучше померла!» — «Эге, — говоритъ старая: умирай лучше ты самъ; только еще лто подошло, солнышко пригрло, цвтики зацвли, а ты о смерти!» — Доложилъ Господу Петръ. — «Ну, теперь видишь?» — сказалъ Господь, и веллъ серафиму летть ко вдов. Тотъ махнулъ крыльями, зашумлъ, понесся, вынулъ и принесъ Богу душу вдовы. — «Пусти ее въ рай — сказалъ Господь:- она лучшее мсто заслужила!» — И полетла праведная душа въ рай; малыя дти осиротли. Удивился Петръ и осмлился укорить Бога: — «Не по правд, Господи, ты ршилъ!» — «Не по правд?» — спросилъ Господь: «хорошо же; пойдемъ на судъ къ тому, кто не покривитъ душой, къ праведному Семіону!» — А тотъ Семіонъ долго былъ судіей, состарился и сказалъ людямъ: «Ни сильному, ни богатому я не угождалъ; а вы все думали, что я потакалъ зажиточнымъ, да
своимъ. Хотите, чтобъ я васъ еще судилъ, выжгите мн глаза!» — Люди подумали, потолковали и согласились. Ослпъ Семіонъ. Петръ взялъ серебряный дукатъ, а Богъ хлбъ, и пошли къ Семіону. Сидитъ слпецъ за столомъ и спрашиваетъ: — «Что вамъ, добрые люди, надо?» — «Мы пришли къ теб,- говоритъ Петръ: разсуди наше дло!» — и подсунулъ слпому дукатъ. Семіонъ ощупалъ его и отодвинулъ по столу и прочь. Богъ положилъ на столъ хлбъ; Семіонъ ощупалъ хлбъ, поцловалъ его, но тоже отодвинулъ. Поклонился Петръ и сталъ говорить, какъ неправедно божій серафимъ вынулъ у бдной вдовы душу и какъ осиротилъ неповинныхъ передъ Богомъ ея малыхъ дтей. Семіонъ выслушалъ, задумался и отвтилъ: «Вы пришли ко мн судиться?» — Такъ, честной отче! — «Вы заспорили?» — Заспорили. — «Ну, слушайте же, добрые люди; не нужно мн ни вашего сребра, ни злата, ни всякаго яства; а скажу вамъ, по чистой, по правд; у отца-матери, а особливо еще съ достаткомъ, дти выходятъ иной разъ — куда хуже злыхъ, ненасытныхъ псовъ, — лнтяи, негодники и моты, — а какъ сами станутъ трудиться, въ пот лица добывать божій хлбъ, — куда скудное сиротство бываетъ лучше богатаго родства!» — Богъ отвтилъ: «Праведно разсудилъ ты, Семіоне! и какъ судъ твой свтелъ, чтобъ и ты такъ же увидлъ свтъ!» — Семіонъ тмъ же часомъ прозрлъ. А когда, спустя сколько лтъ, Богъ и Петръ опять шли по земл и завернули въ большое село, на ярмарку, смотрятъ, имъ на встрчу детъ судія, съ нимъ полковникъ и богатый купецъ. Передъ церковью они снимаютъ шапки, Богу молятся, нищимъ милостыню подаютъ. — «Угадай, — сказалъ Господь Петру: что это за люди дутъ?» — Важные, видно, господа. — «Важные? то дти — сироты убогой той вдовы» — сказалъ Господь: теб думалось, я ихъ, за добро матери, покаралъ, — а видишь, стали на свои ноги, трудились и въ люди вышли… могъ ли я помиловать ихъ лучше?
Лоцманъ замолчалъ. Не отзывался нкоторое время и его собесдникъ.
— Сторія опять-таки важная, — проговорилъ онъ: только какъ же это? Милосердный Господь сотворилъ землю, небо и весь великій міръ… Зачмъ же ему было о людяхъ узнавать отъ другихъ? разв и такъ онъ не знаетъ всего?
Лоцманъ не отвтилъ. Съ рки, въ это мгновеніе, донесся странный звукъ, точно вдали, въ темнот, кто звалъ на помощь и тихо стоналъ. У берега, какъ бы отъ проплывшей гд-то лодки, плеснула волна.
— Чайки уже проснулись! — сказалъ, вслушавшись, лоцманъ: завтра будетъ тихо и тепло… Ты говоришь, зачмъ? и я такъ бы думалъ, — а знающіе толкуютъ не то… На что батько былъ разумный, а разъ тоже, какъ и мы теперь, передъ самою свтлою заутреней, — сидитъ это на берегу и думаетъ, — люди по божьимъ храмамъ, скоро «Христосъ воскресе» запоютъ, понесутъ кресты и свчи вкругъ церквей, — а онъ одинъ, какъ перстъ… и вдругъ видитъ… Одначе, стой! что-то, и въ самомъ дл, плыветъ… такъ и есть… почта!
Лоцманъ направился къ берегу. Въ тишин ясно слышался мрный плескъ веселъ. Что-то темное близилось и надвигалось отъ рки. У песчаной отмели обрисовался бортъ казеннаго баркаса. На берегъ стали выгружать почтовые тюки.
— А кому хать? садись! — послышался окликъ отъ рки.
Я взялъ свою поклажу, вышелъ изъ куреня, поблагодарилъ лоцмана за ночлегъ и, въ передразсвтныхъ сумеркахъ, поплылъ черезъ стихшую, плавно-колыхавшуюся рку.
Баркасъ чуть переваливался. На палуб стоялъ низенькій, бородатый ддъ, очевидно, собесдникъ лоцмана. Опершись на посохъ, онъ пристально взглядывался за рку и крестился. На противоположномъ, еще невидномъ въ туман берегу, вправо и влво по взгорью, двигались огоньки церковныхъ крестныхъ ходовъ. Благовстъ воскресной заутрени торжественно гудлъ и далеко разносился надъ городомъ и по рк.
