Сторно
Шрифт:
От отчаяния я закусил кулак, но вдруг всё как-то неуловимо изменилось, когда с востока донеслись далёкие пушечные выстрелы. Сделав по нам только один залп, немецкие гаубицы замолчали. Правда, и этого залпа нам хватило за глаза. Близкий взрыв тряхнул зенитку, на состоянии которой, впрочем, это никак не отразилось. Но бойцам пришлось повозиться, снова устанавливая её на место и выводя горизонтали. Другим взрывом оглушило двух бойцов, одного из которых пришлось отправить в тыл.
Вражеская артиллерия внезапно замолчала, из чего я сделал вывод, что у немцев в тылу
Но, как говорится хрен редьки не слаще. Не гаубицы, так куча танков. И нынче, похоже, нам предстоит нажраться именно ядрёного хрена. Вдали немцы отцепляли от грузовиков пушки, в поле выползли танки, а за густо двинула пехота. Сначала я пытался считать, потом бросил.
Подозреваю, что немцы сообразили, что их собираются взять в клещи. А поскольку весь наш импровизированный заслон выглядел со стороны хлипко и никудышно, они решили всем кагалом пробиться именно здесь, чтобы соединиться со своим корпусом. Я выругался сквозь зубы. Только этого нам и не хватало!
Д-дух, ударила наша тридцатьчетвёрка. Есть! Немецкий танк вздрогнул, выплюнул тёмное облачко и окутался дымным пламенем. А вот и ответ. Башня и корпус тридцатьчетвёрки вздрогнули сразу от трёх попаданий. Бр-р. Каково там мужикам внутри. Однако, похоже, нашим танкачам не понравилась роль мишени, и они принялись маневрировать. Короткая остановка. Д-дух. Есть попадание. Молодец Варик, бьет как на стрельбище.
От моста стеганули сдвоенные выстрелы зениток, через пять секунд ещё, потом ещё. Вот теперь пойдёт карусель! В ближайшие полчаса-час вероятность налёта нулевая. Вряд ли немецкие бомберы будут работать во время атаки своих войск. А нам сейчас важнее любой ценой отбрыкаться от танков.
Немцы приближались. 500 метров. 400. 300. Вот уже ударили немецкие танковые трёхдюймовки, их поддержали полевые батареи, и вспухли взрывы, наполнив воздух, сталью, пылью и дымом. Слева начали огрызаться наши пулемётыи подключились миномёты. Справа и слева хлопотали наши зенитки. Поле боя затянула дымная завеса. Взрывы рвали землю по всему рубежу, оглушающий грохот забил уши, на зубах заскрипела висящая в воздухе пыль.
200 метров. 100. Немецкая пехота пошла в атаку. Пулемёты неистовствали и захлёбывались от перегрева стволов. Слева хлопали миномёты, молотя по очереди, как колотушка сторожа. Наши пули перепутались с немецкими, пронизав воздух свинцовой сетью. И в том оглушающем шуме отчётливо выделялся характерный звонкий стук попаданий пуль и осколков по бойцам.
Я напряжённо вглядывался в поле, пытаясь сообразить, что к чему. Но какие к лешему соображения! Бой уже стал жить своей собственной жизнью и шёл по своим неписаным законам. Бросив ломать голову, я принялся вгонять пулю за пулей в мелькающие среди дыма серые фигурки, тихо бормоча под нос:
А на войне, как на войне:
Патроны, водка, махорка в цене,
А на войне нелегкий труд,
И сам стреляй, а то убьют.
А на войне, как на войне,
Подруга, вспомни обо мне.
А на войне
А может мы, а может нас.
Лежащий неподалёку под склоном связист Курянин от нетерпения ерзал на месте, но, помня о моём запрете участвовать в пострелушках, крепко сжимал мешок с рацией. Подозвав взмахом руки, я прохрипел ему в ухо:
– Давай связь с Пилипенко!
– Пока не отвечают.
– Вашу ж машу! Если всё обойдётся, я покажу ему, «не отвечают».
– Товарищ командир, есть, Пилипенко!
– Кузьма Петрович, что у вас? Приём.
– Вышли на рубеж, – прохрипело в трубке, – минут через пять начнём. Здесь их, как грязи. Наши стрелки и пулемётчики уже начали.
– Давай, Кузьма Петрович, поторопись, а то нас тут крепко прижали. Конец связи. Курянин, связь с батареей Строгова.
– Есть связь.
– Лейтенант Строгов, ответьте командиру…
– Здесь Строгов.
– Что у тебя, Валентин.
– Уже на позиции. В двух километрах на дороге слева вижу движение. Похоже, колонна танков. Есть мотоциклы и броневики. Ваш бой тоже, как на ладони.
– Ставь два орудия в сторону дороги и четыре в поле. Врежь гадам во фланг, но и дорогу закупорь. Мало будет две пушки, ставь три, но дорогу закрой.
– Всё понял. Сейчас начнём.
Через пять минут ситуация резко изменилась. Получив бронебойный привет с фланга, немцы будто споткнулись. Справа тоже доносились хлёсткие хлопки сорокапяток. Тридцатьчетвёрка и зенитки поддали жару, и наступление немцев сразу забуксовало. Попавшие под фланговый удар танки пытались маневрировать, но подставляли борта нашим орудиям, вспыхивали и замирали неподвижными грудами железа.
Не будучи упёртыми дураками, немцы сообразили, что угодили в ловушку и, зло огрызаясь, начали отползать. Поредевшая немецкая пехота сначала залегла, потом поспешила за танками. Тридцатьчетвёрка продолжала лупить по пятящимся коробкам.
На нашу беду ветер дул с востока, прямиком на нас. Всё поле горело и дымилось, к тому же вдали тоже поднимались столбы чёрного дыма. Там на самом виднокрае в плотной дымной мути, широко накрывшей горизонт, виднелись отдельные вспышки. От наплывающих волн чадной вони к горлу подкатывала удушливая тошнота, и тогда я припадал к земле, пытаясь втянуть хоть немного чистого воздуха.
– Лёха! – кое-как отдышавшись, крикнул я Бале, – сбегай к зенитчикам и к Дашкам (так у нас называли ДШК). Пусть готовятся к налёту. Бегом!
Немцы скрылись за дымной завесой, и стрельба прекратилась, но со стороны батареи Строгова всё ещё раздавались редкие орудийные выстрелы. Справа тоже нехило дымило, но и там бой угасал. И только теперь стал слышен отдалённый грохот канонады и взрывов.
– Курянин, связь со Строговым!
– Есть связь.
– Командир беспокоит. Как дела, Валентин?
– Дорогу закупорили. Эти гады четыре пушки подбили, две осталось. Пару в полку можно починить, а две в хлам. Но и немцы огребли по самые помидоры, кто горит, кто так сдох. На дороге из десяти только две «четвёрки» назад уползли. В поле пока не считал.