Сторож брату моему
Шрифт:
– Держитесь крепче! – посоветовал пилот.
Он круто положил машину в вираж. Короткие крылья дрожали. Спутникам Рыцаря показалось, что плоскости вот-вот отлетят. Но, видимо, пилот хорошо чувствовал, каким запасом прочности обладала машина. Они неслись над городом, катя перед собой волну грохота. Крыши проносились в нескольких метрах под ними. От мелькания могла закружиться голова. Спутники Рыцаря невольно зажмурились: даже Питеку сделалось не по себе. Уве-Йорген смотрел вперед. Он усмехнулся, перебросил пальцы,
– Штурман! Где центр?
Георгий открыл глаза.
– Чуть правее. Площадь, два больших строения…
– Иду на посадку!
Он уравновесил машину над самым грунтом. Грохот заполнял площадь. Люди в панике бежали.
Уве-Йорген выключил мотор.
– За мной!
Они выбрались наружу.
– Теперь – как я учил!
Оба спутника встали позади пилота, автоматы – на груди, руки на автоматах.
– Шагом – марш!
Средний подъезд дома Хранителей был прямо перед ними.
Маршируя, они пересекли площадь и поднялись на крыльцо.
В вестибюле было много людей. Уже знакомый Питеку чиновник заспешил к ним.
– Что вам…
Уве-Йорген кратко приказал:
– Молчать!
Чиновник умолк.
Уве-Йорген приказал:
– К Главному Хранителю! Живо!
Чиновник попятился:
– Это невозможно! Изложите ваше дело, и я…
Уве-Йорген, не снимая автомата с груди, только задрав ствол, выпустил очередь. Штукатурка посыпалась на пол.
– Вопросы есть? – спросил пилот.
Чиновник молчал.
– К Хранителю, живо! Ну, долго мне ждать?
– Но… его нет!
– Веди!
– Но его действительно нет! Он в Сосуде!
– Я тебя самого загоню в сосуд, – сказал пилот. – И ты там останешься, покуда тебя не выплеснут вместе с дерьмом. Ну?!
– Пожалуйста, – тихо проговорил чиновник. Переведя взгляд на Питека, он лишь укоризненно покачал головой. – Я отведу вас.
– Если ты еще будешь болтать…
Чиновник повернулся и торопливо пошел.
Трое зашагали за ним, четко ступая в ногу. Уве-Йорген любил театр и знал – или полагал, что знал, – какие сцены нравятся людям.
Трое зашагали в ногу по бесконечному коридору. Остановились перед железной дверью.
– Открыть!
Чиновник послушно отворил. Руки его подрагивали.
– Вперед – марш!
Лестница. Площадка, перегороженная решеткой.
– Вперед, ты!
– Сейчас, сейчас… Одну минутку…
Чиновник возился. Потом повернул лицо к пилоту, вымученно улыбаясь:
– Надо разрядить. Иначе…
– Быстрей!
– Да-да, сию секунду…
Наконец решетка поднялась.
– Вперед!
Снова коридор. Снова железная дверь.
– Открыть!
Дверь распахнулась. За нею был кабинет.
Уве-Йорген взглянул на Питека:
– Тут?
– Да.
Они вошли, громко, четко стуча каблуками.
Здесь по-прежнему был стол, а
– Где он?
Чиновник развел руками.
– Я же говорил вам: его нет…
– Когда будет?
– Кто может знать это?
– Ладно. Веди к другому Хранителю.
– Они сейчас все вместе… там, в Сосуде.
– По ту сторону улицы, – подсказал Питек.
– Веди туда.
Чиновник покачал головой.
– Туда вам не пройти.
– Даже с этим? – Пилот похлопал по прикладу автомата.
– С чем бы то ни было, – ответил чиновник, чуть улыбнувшись.
Уве-Йорген едва не скрипнул зубами: вся постановка оказалась ненужной, премьера сорвалась: преимущество внезапности было утеряно.
Однако бороться надо до последнего.
Уве-Йорген уселся в кресло.
– Будем ждать. Ты тоже. Сядь вон туда.
Чиновник послушно уселся.
В молчании потекли минуты. Белый, спокойный свет лился в окна. Милое солнышко, звезда Даль, затаилась, как представлялось Уве-Йоргену, перед командой: «В атаку – вперед!»
Раскапывать руины Иеромонаху понравилось. Работа была спокойная, интересная. То одно найдешь, то другое. Он раскопал все-таки вход в тот домик. Стал выкидывать землю изнутри. Повозился изрядно. Время от времени вылезал, отирал пот со лба – день был, как обычно, жарким, – поглядывал, где девица, не сбежала ли. Нет, всегда была поблизости. Тихая, смутная немного. Скучает, понимал Никодим. Так и должно. Пара ему нравилась. Она – молодая, пригожая. Он – солидный, надежный. Совет да любовь.
В свой час позвала обедать. Поели. Никодим пробовал заговаривать. Хотелось поговорить о жизни – как она ее понимает. Девица отмалчивалась. Хотя ей, молодой, и негоже было молчать, когда спрашивают старшие.
Отдохнув, Никодим полез копать дальше – все равно ничего другого не придумать. Вырыл шкатулку с кристаллами, попалась еще фотография, залитая пластиком, сохранная. Была она вделана в крышку той шкатулки изнутри. Фотография была скорбная. Люди стояли у надгробной плиты. Вокруг – деревья с длинными иглами, здешние. Схоронили, верно, давно: плита уже влегла в землю.
Кто-то из здешних преставился, стало быть. Имя есть на плите. Как же его звали? Все равно, конечно, – но любопытно.
Снимок был небольшой, плита смотрелась наискось, прочитать было трудно. Однако зрение у Иеромонаха было отменное, не испорченное чтением смолоду. Он прищурился, повертел снимок и прочел все-таки. Одолел.
Ганс Пер Кристиансен – вот что было написано на плите. И дальше – несколько строк, помельче, уже и вовсе неразличимо.
Иеромонах задумался. Кристиансен. И имя не казалось чужим. Упоминалось вроде бы не раз. Если тот самый Кристиансен, понятно. Ну-ка, дай Бог памяти…