Стоунхендж
Шрифт:
В корчме воздух был горячий и влажный, наполнен ароматами кухни, растопленного масла, восточных пряностей, от которых печет во рту, а кровь начинает струиться быстрее, жарче.
За длинными столами из струганных досок ели и пили, начинали песни, тянулись к кувшинам, то ли промочить горло, то ли чтобы скрыть, что не знают слова. Крупные псы, похожие больше на волков, толклись под столами, рычали, грызлись из-за костей.
Лавки были из толстых досок толщиной с руку, набитых на пни. Такую лавку не поднять над головой,
Гуляли как-то мрачно, словно задор выветрился в первые часы, а гуляки, похоже, тут и жили. Кто-то спал, уткнувшись лицом в объедки, рядом пили или боролись на руках, сцепив запястья и упершись локтями в стол. В разных углах начинали орать песни, но быстро умолкали.
Мест пустых было много, сели мирно, никого не сгоняли. Хозяин подошел сразу — не избалован, определил Томас, дела идут не ахти, дорожит каждый гостем.
— Нам просто поесть, — сказал Олег.
— И попить, — добавил Томас.
Хозяин перевел взор на Яру, но она смолчала. Хозяин поклонился. Томас понял, нехотя вытащил серебряную монетку, швырнул на стол.
— Поторопись.
Хозяин поклонился, исчез. Томас пожаловался:
— Что за жизнь? Везде одно и то же. Хоть в Британии, хоть здесь, хоть в Сарацинии: будет кланяться все ниже и ниже, но с места не сдвинется. Неужто серебро так людей портит?
— А злато еще больше, — согласился калика. — Когда его нет.
Мальчишка принес три тарелки, блюдо с жареным гусем, что истекал в собственном соку. Поджаренная корочка одуряюще пахла. У Томаса во рту набежала слюна. Вокруг гуся лежали печеные яблоки. Калика разделывал гуся настолько неспешно, что Томас не вытерпел:
— Дай я! Его нужно, как сарацина, который глотает драгоценные камни, чтобы укрыть от нас, благородных воинов Христовых... Давай покажу, как мы доставали...
Мизерикордией быстро и ловко распорол гусю брюхо, отчекрыжил крылья, лапы. Внутри гусь был наполнен гречневой кашей, пропитавшейся соком, запахом, душистым и сочным, блестящими зернами. Из разрезов взвились струйки пара, а запах стал мощнее. Желудок Томаса взвыл и стал кидаться на ребра.
— Люблю повеселиться, — пробормотал Томас, — особенно поесть... Черт! Не умеют готовить!
— Что не так?
— Горячий, как из ада!
Обжигаясь, он вонзил зубы в восхитительно мягкое сочное мясо. Во рту брызнуло соком, пряности обожгли язык, но он чувствовал, как сразу прошла усталость, головная боль, как жадно и весело завозился в нетерпении желудок, уже видя, как по горлу вот-вот провалится в него истекающее соком мясо.
Яра начала с гречневой каши, черпала ложкой, но скоро не утерпела, тоже вонзила зубы, выбрав нежную грудку. Ее лиловые глаза встретились с синими глазами, в них была сконфуженность и желание помириться.
Мальчишка принес
Томас спросил:
— Сэр калика, а как правильнее сказать в этих краях: «Принеси мне напиться» или «Подай мне напиться»?
Голос Яры был приветливым, как дождь с градом в жаркий день:
— Для тебя неверно и то, и другое. Лучше скажи: «Отведите меня на водопой!»
Из обрывков разговоров удалось понять, что не дурость да беспечность князя виной, если охрана на воротах дремлет. Две его дочери за половецкими ханами, торговля идет шустро, а с нее хан Кучук получает больше, чем за одноразовый набег. И без крови и потери своих людей.
— А еще лучше, — говорил один за близким столом, — был предыдущий князь... Помните? Он был всем хорош, но одну серьезнейшую ошибку все же допустил. Он оставил страну без наследников.
— Как это? У него ведь было трое сыновей!
— Да, но князь был в прошлом знатный мореход, потому завещал похоронить его в море. Сыновья утонули, копая ему могилу.
Собеседник почесал голову.
— Жаль... С такими сыновьями мы бы горя не знали... Эй, парень, ты что принес? В этом супе плавает таракан размером с крысу!
Отрок подбежал, посмотрел, удивился:
— Где же он плавает? Он давно издох.
Томас и калика не успели приступить к вину, когда Олег повел носом.
— Уйдем?
— Что стряслось? — встревожился Томас.
— Будет драка.
— Впервой ли нам? — удивился Томас.
— В том-то и дело. Что за жизнь: как только в корчму, там драка. Я мечтаю найти такую корчму, где бы не дрались. Ну хотя бы в моем присутствии.
Томас покачал головой.
— Сэр калика... Мы сами носим драку. Что ж нам, не жить?
К ним подошел, пошатываясь, как на плывущем корабле, дюжий мужик. Кулаки были огромные, костяшки в ссадинах. Под глазом расплывался огромный кровоподтек. Злые глаза уставились на Томаса с такой лютой злобой, что доспехи начали нагреваться.
— Мы здесь жидов не любим, — заявил он грозно.
Томас кивнул благосклонно.
— А кто их любит?
— И не позволим им пить кр-р-ровь наших младенцев! — Его кулаки стиснулись так, что кожа на костяшках заскрипела. — Бей жидов и немцев!
Томас не успел объяснить разницу между немцами и англами, он и сам, правда, не знал, кто такие эти немцы, но мужик уже кинулся, как разъяренный бык. Томас отшатнулся, а мужику дал подножку.
Тот как падающее дерево врезался в гуляк за соседним столом, опрокинул вместе со снедью. Его подняли с двух сторон, дали в ухо, мужик с ревом разбросал, он был как медведь в стае псов, но от соседних столов подоспели еще медведи...