Стоунхендж
Шрифт:
Воин с зажатым в кулаке ножом смотрел то на нее, то на своего хозяина. Тот поколебался, нехотя кивнул.
— Ты мыслишь верно, но слишком эмоционально. А нам завещано Великим Основателем более простые решения...
На них надели цепи, повели, подталкивая, прочь из замка.
— Попался бы мне их Великий Основатель! — прорычал Томас яростно.
Глава 13
Калика опустил глаза, лицо его было серым, как земля, несчастным. Когда заговорил, голос прерывался, словно незримая
— Когда дом строит один человек... он строит его таким, каким хотел. А представь себе, что яму под основание копали прадеды, камни да глыбы таскали деды, утрамбовывали, утаптывали, стены первого поверха начали возводить отцы, стены второго — сыновья... А когда дело дойдет до крыши, то будет ли она такой, какую рисовал их пращур, который начинал?
Томас подумал.
— Ну, сохранились же рисунки... На папирусе так долго не сохранишь, но если на пергаменте, да еще если эту телячью кожу хорошо выделать... и не давать писцам соскабливать...
— Даже так! Но дети всегда считают себя умнее родителей, а уж дедов вообще за людей не чтут. При всем уважении к предкам, захотят подправить, улучшить, сделать современнее... Красивше даже.
Томас сказал раздраженно:
— Так то замок! Сам хозяин на ходу что-то изменит. А это Орден. Сколько ему лет? Год-два?
Глаза калики были страдальческими.
— А если от начал... прошли не годы... а тысячи лет?
В деревянной бадье, связанных, их опустили на дно каменной впадины. Стены отвесные, как сразу отметил Томас с горечью. Невольники, изможденные, кожа да кости, едва ворочают тяжеленные глыбы, с усилием поднимают кирки. Долго здесь не выжить...
Надсмотрщик, поперек себя шире, злой и хмурый детина, развязал их, прорычал:
— Здесь мое слово — закон!.. Первое нарушение — выпорю. Второе — прикую на ночь. Третье — забью насмерть. Все ясно?
Томас угрюмо кивнул, а Олег сказал радостным голосом:
— Наконец-то!.. А я уж думал, нигде не отыщем каменоломню. От самого Иерусалима искали!.. Все лес да лес, иногда — степь...
Надсмотрщик смотрел подозрительно.
— Бывал уже?
— А как же, — ответил Олег гордо. — Я лучший откалыватель глыб. А этот бугай, что при мне, как муравей таскает их наверх! По три штуки сразу.
У надсмотрщика складки на лбу двигались, слышно было, как внутри черепа что-то скрипело. Наконец он неуверенно махнул рукой.
— Тут легче... Таскать нужно только до бадьи. Без вас подымут. И вообще вылезать не надо. Тут все ночуют.
Кивком отправил их к стене, где ломали камень трое рабов, Те встретили новых изумленными взглядами. Впервые свирепый надсмотрщик не проводил новичков ударами хлыста!
Олег привычно взялся за деревянные клинья, бадья с водой стояла поблизости. Голос калики был задумчивым:
— Не знаю, сэр Томас...
— Что еще? — спросил Томас подозрительно.
— Стоило ли уезжать от барона Оцета? Та же ломка камня... А предаваться размышлениям можно везде.
Томас подскочил, глаза были
— Сэр калика, я простой благородный рыцарь. Твои изгаляния мне не понять. Ты сразу говори, когда шутишь, а когда мне надо сперва сесть, а потом слушать.
— Шучу? — удивился калика. — Да, здесь самое место для шуток. И шутников с плетками полно.
Весь день Томас, весь покрытый потом, несмотря на холодный день, а сверху еще и серой каменной пылью, так что был похож на человека из камня, мрачно ворочал глыбы, затаскивал их на поддоны. Те поднимали наверх, а Томас отправлялся за другой глыбой.
Он работал один там, где другие суетились по трое-четверо, и надсмотрщик посматривал одобрительно, плетью не порол, разве что перед обедом огрел пару раз, да и то лишь чтобы напомнить, что плеть — вот она, если что не так, если забудется...
Олег откалывал глыбы. Надсмотрщик и даже розмысл сразу признали за ним умение и даже чувство камня, когда по едва уловимым напряжениям
человек может сказать, как лучше колоть — вдоль или поперек, по какой жиле расщепится, а какую не заденет.
Томас, улучив момент, приблизился, шепнул:
— Ну как?
— Что? — удивился калика.
— Придумал, как выбраться?
Брови калики взлетели еще выше.
— А что, будем выбираться?.. Я только-только вроде бы начал нащупывать путь к праведной и чистой жизни... Надо только не есть мяса и молока, отказаться от растительной пищи, а также не есть мучного...
— Сэр калика!
— А на рыбу и все, что плавает, даже не смотреть... Эх, сэр рыцарь... Здесь нет мирской суеты, никто не мешает предаваться высоким мыслям. Ни тебе продажных девок, ни сладкого вина, ни жареного мяса... с луком... перцем... нашпигованного орехами...
Томас шумно сглотнул слюну.
— Сэр калика!..
Олег почесал голову.
— Впрочем, мне кажется, этот путь к истинно праведной жизни уже кто-то пробовал... Я даже могилку его видел. Не пути, а пророка пути... Да и путь был похоронен с ним, ты прав. Ладно, в самом деле хочешь выбраться?
Томас заскрипел зубами.
— А ты... ты уже не хочешь? Хоть убей меня, хоть растопчи, хоть размажь по стенам — не пойму вас, славян. То тебе не по нраву, что зовут рабом божьим, гордость у него, видите ли, играет, как конь на молодой траве, а то готов горбатиться в рабах паршивого местного князька.
Калика удивился:
— Так это ж не я горбатюсь!
— А кто? Ты сам-то где?
— Всего лишь моя бренная оболочка. Плоть, так сказать.
— Ах, плоть, — процедил Томас, едва не взревев от душившей ярости. — А сам ты где?
— А сам я мыслею растекаше по древам и миру... возлеташе душой по белу свету. В глубоком рассуждении, как обустроить Русь...
Плеть свистнула в воздухе, Томас вздрогнул от свирепого удара. Кожа лопнула, алые капли крови упали на землю, сразу свернулись в пыли серыми комочками. Надсмотрщик взревел, а Томас поспешно подхватил глыбу, потащил,